Древо света
Шрифт:
— Вон! Вон с моего двора! — вскинулся Лауринас, сроду ни единого человека не гнавший. Напуганная его криком собачонка метнулась в сторону.
— Ты кого гонишь, етаритай? Меня? Больше в жизни не загляну. Марципанами не заманишь… Марципанами!
— Пошел ты! Вместе со своими марципанами! — брызгали слюной посиневшие губы Лауринаса. — Куси его, Саргис! Взять, взять!
Корвалола всего несколько капель осталось, манка кончилась, не подскочить ли за покупками? Вот смех — шоколадные конфеты Елене потребовались! Ладно бы для себя — для собачонки, всем поперек горла вставшей, без вины
— Собирайся, Йонас. Быстрее!
Отвыкший от руля Статкус медлил.
— Как бы аккумулятор не сел.
— Сейчас ключи тебе принесу.
— Сам, сам.
Не спешит он покинуть усадьбу, накрытую необозримым, льющим свет небом. Здесь можно дождаться того, чего не ожидаешь, даже если во всех других местах ничего бы не менялось. Сюда свободно, словно сквозь широкие ворота сеновала, проникает прошлое — поглазеть на настоящее.
Машина Статкусов под кроной огромного клена, чьи ветви широко раскинулись и вверх и по сторонам. В иных местах глаз притягивают валуны, рожью или ветлами окруженные, а здесь это дерево, которое говорит и тогда, когда позабылись уже слова, срывавшиеся с губ в последние мгновения на смертном ложе, стоящем в не согреваемой потрескиванием свечей чистой горнице. Тут, бывало, укладывали гостей, укладывали и путников, готовящихся уйти в страну мертвых. Сейчас в горнице гора чемоданов, валяются книги, тюбики с губной помадой. Не ищет их Елена, а может, перестала краситься? Статкус заставил замолчать бубнящий транзистор, будто рот ему заткнул. С непривычки не очень ловко открыл скрипнувший ящик комода. Где они тут — техпаспорт, ключи? Запахло прохладным полотном, почерневшим от старости дубом, который, это уж точно, слышал когда-то, что шепелявили непослушные губы хозяина — Матаушаса Шакенаса:
— Детки… в мире и доброшердешии… в мире и доброшердешии, детушки…
Стоявшие плечом к плечу Лауринас с Петронеле целовали леденеющие пальцы батюшки. Растроганные последними словами, искренне обещали ему то, чего не в силах будут выполнить за всю жизнь, сами не понимая, почему так, и не подозревая, что, исполнив обещанное, перестали бы жить, а начали бы считать мгновения, отделяющие их от прохлады чистой горницы.
Статкус осторожно прикрыл за собой дверь. Хлопнешь — можешь нарушить торжественный покой.
С трудом раскочегарил мотор машины, облепленной пухом и мошкарой. Словно она только и ждала этой минуты, появилась Петронеле.
Что с ней? Все еще воюет с собачонкой, которая и сама несчастна? Лицо старухи — уже не лицо, раскопанное картофелище. Истоптанное, морщинами изборожденное. Едва ли показалась бы, кабы не поездка Статкусов. Никто не смел покинуть ее дома без проводов. Хотела, чтобы вернулись.
— Масла не покупайте. Только-только свежее сбила. Может, не погнушаетесь нашим?
— Ну что вы, хозяюшка!
— И яиц не берите. Сегодняшних дам.
—
Не ответила.
— Хлеба?
— Булочку белую, коли в булочную заглянете. Вот копейки.
— Да не утруждайтесь! — Елена отвела ее руку с монетами.
— Мои денежки, дочка, не краденые, заработанные. — Снова упрямо совала ей кулак Петронеле с зажатыми медяками, словно спорила с кем-то. — Сколь я этого льна передергала, когда на колхозные работы еще ходила, сколько бураков… А думаешь, с курями просто?
— Знаю, хозяйка, знаю.
— Чего знаешь? — обрезала ее Петронеле, решившая сама над собой посмеяться. — Разве кто что знает? Все было, да быльем поросло.
— Может, вкусненького чего из магазина? — Елена поторопилась закончить разговор.
Петронеле молчала, плотно стиснув губы, чтоб ни звука не вырвалось.
— Конфет, может, печенья?
У старой шевельнулись губы, но не разомкнулись, еще глубже запали.
— Скажите, матушка, что нужно. Не стесняйтесь.
— Спокойствия бы мне… Может, продают его в городе? Спокойствие?
Ежели бы сейчас кто-то, пав сверху, неожиданно хлопнулся у их ног и разлетелся в осколки, это меньше потрясло бы Статкусов.
— Успокоительных таблеток? — переспросила Елена, ошарашенная не меньше мужа. — Без рецепта вряд ли дадут. Справлюсь на всякий случай. — Она нервно нащупала ручку дверцы. — Слыхал? Колом по голове. Ну, поехали!
Переваливаясь с боку на бок, машина миновала крест, выкатила на бугорок. Тень лип не хотела выпускать ее, мягкая колея всасывала колеса.
— Если здесь нету спокойствия, то где же? — Елена защелкнула ремни безопасности. Сначала свой, потом его. — Гляди на дорогу, ладно?
Статкус не отозвался, машина подпрыгивала на корнях, еще малость, и повело бы на толстую, ободранную ель. Кое-как вывернул, спустился на проселок — в колдобинах весь и ухабах, бог весть когда грейдером причесанный. На неровностях лязгали зубы и железо. Не притормозил перед поворотом, машину снова занесло. Руки срывались с руля, на них уродливо выступили жилы. Бессознательно стремились они увести его подальше от усадьбы, от грохочущего в голове взрыва.
— Не спросила, куда едем, хотя ей и небезразлично. Тебя это не смутило?
Оба думали о Петронеле.
— Деревенские в душу не лезут.
— Нет. И так поняла, — Статкус не позволял себя успокаивать.
— Что поняла?
— Что бежим, как от тифозных.
— Не выдумывай. В местечко и обратно.
Обогнал желтый «Жигуленок», порыв ветра взъерошил Статкусу волосы. Вот так же молниеносно сверкнет что-нибудь в усадьбе, пока они попусту тут спорят.
— Разве плохо? Вырвались на минутку, — оправдывалась Елена, словно они оставили на дороге сбитого человека.
— А мне все кажется… — Йонас странновато улыбнулся. — Такое чувство, будто везем Петронеле с собой…
— Шутишь?
— …везем ее недоверие, ужас. — Он старался не глядеть в зеркальце, опасаясь увидеть откинувшуюся на заднем сиденье Петронеле.
— Пугаешь? — Елена скривила губы в бодренькой, столь нелюбимой им улыбке.
— …страшные ее воспоминания… тяжкие сны…
— У тебя что, галлюцинации? Я-то надеялась, что ты совсем здоров. Ну-ка, притормози! — Она положила руку на руль. — В таком мрачном настроении и машину разбить недолго.