Другая другая Россия
Шрифт:
— Наболело! — послушно возвращается Абдулхалим. — Недавно с сердечным приступом в первой кардиологии лежал. Баранов сыновья пасли, они чабанами быть не хотят. Ладно, пойду, — поднимается он. — Надо воды набрать, молитву надо делать.
Старик быстро уходит по склону. Его уверенные шаги обгоняют его седобородый возраст.
Время тянется медленно. День неподвижно лежит на трех горах, словно экранная картинка, замершая в паузе. Только кавказские овчарки изредка меняют местоположение. Куда ни посмотри, здесь нет ничего, что помогло бы убить время. Только к обеду из-за пирамидной горы появляется всадник на белом коне, ломая неподвижную картинку. Он
— О чем вы мечтаете? — спрашиваю я Алимирзу.
Кажется, он только и ждал этого вопроса. Мгновенная смена настроений на его лице пугает.
— Мечтаю, чтобы НТВ сюда приехало и показало, что тут происходит! — с акцентом выпаливает он.
Я кручу головой по сторонам, стараясь зацепить глазами происходящее. Тут ничего не происходит. И я представляю застывшую картинку, транслируемую НТВ.
— А что здесь происходит-то?
— Как что?! Беспредел! — взрывается Алимирза. — Почему таким людям, как я, государство не помогает?! В этом году я привел баранов на купку против клеща на хасавюртовскую ветстанцию — они с меня рубль за каждую голову попросили. А я не заплатил! Я сказал: «Если я не прав, посадите меня! А платить не буду…» Теперь, честно говоря, даже не знаю, как осенью оттуда баранов гнать. Сказали, не пропустят…
Алимирза умолкает, пережевывая обиду давностью в несколько месяцев. Каждый год в октябре отары уходят из Сивуха зимовать под Хасавюрт. В конце мая они возвращаются. Перегон длится шесть дней. Тогда из Сивуха на машинах выезжают многочисленные родные и двоюродные братья чабанов, окружают отару и сопровождают ее. С каждым годом перегоны становятся сложнее: увеличивается поток встречных машин, разрастаются жилые кварталы.
— «Уберите своих баранов, я спешу!» — Алимирза подскакивает на пне и корчит гримасу. — А я не спешу?! — кричит он в ответ самому себе. — Ха! Не спешу я?! Я тоже спешу! Я во время перегона две тысячи машин встречаю за сутки! Каждому уступку делать у меня тоже не получается!
По разыгранной Алимирзой сценке я живо представляю, как он идет с отарой в тысячу двести голов по дороге, обходя встречные машины, и с каждым километром все больше раздражается на водителей, которые не менее раздраженно машут ему из открытых окон, требуя убрать с дороги баранов.
— Бывает, барашка ходить не может, вот сюда ее приходится брать и идти, — Алимирза показывает на плечи. — Зачем они с меня по рублю требуют? Эту ванну для купки их отец, что ли, построил? Советский Союз ее построил. А если я своим баранам купку не сделаю — вдруг у них чесотка? — заражу все другие отары во время перегона. Пусть НТВ приезжает. — Алимирза обреченно бросает нож на поднос и уходит в шалаш.
— Дотацию на этих баранов я тоже не получаю, — быстро возвращается он, припомнив, видимо, что-то еще из наболевшего. — Говорят, надо крестьянское хозяйство сначала оформить. А на него тоже деньги нужны: здесь подпись, там подпись. Знаешь, сколько расходов? Бараны — это огромный расход. Целый год им лекарства надо покупать — от клещей, от чесотки…
Дотация на каждую овцематку — примерно 105–180 рублей в год. У Алимирзы триста овцематок. Из тех денег, что он получит, ему придется уплатить отчисление в Пенсионный фонд: от 12 до 15 тысяч рублей. Какая-то сумма уйдет на налоги, и от выданной
* * *
Солнце еще не садится, но на горы уже опускается предчувствие вечера. В горах всегда так: предчувствие бежит впереди события. Хочбар гонит отару назад. Взяв палку Алимирзы, я медленно поднимаюсь в гору и через пятнадцать минут вхожу в отару. Овчарки, похожие на волков, рычат и скалят зубы на чужака.
— Ха! Ха! — Хочбар, сняв рубашку, машет ей на овец. Они сливаются в кудрявую массу, Хочбар разрезает ее своим телом. Отара, как потревоженная капля ртути, растекается на непослушные части: одна рвется вверх, другая вниз, третья вбок. Мы подгоняем их криком и палками.
— Фьють… Ха! Звук должен быть грубый, чтобы они боялись, — учит меня Хочбар. — Если те, что спереди, пойдут, остальные тоже пойдут.
Бараны застывают и качаются, испуганные, но стоит тому, кто впереди, сделать шаг, как за ним послушно устремляется вся отара. Нужно только добиться, чтобы этот шаг был сделан в правильном направлении. Это сложнее всего.
— Тупые бараны! — орем мы с Хочбаром на разные голоса.
— Ты служил в армии? — спрашиваю Хочбара.
— С удовольствием служил бы! Не берут! — кричит он и машет рубашкой на овец. Горы возвращают его крик без частицы «не»: «Берут!» — Сама знаешь, что дагестанцы в армии творят. Отец через военкомат просил, чтоб меня взяли, а они денег просят: тридцать — сорок тысяч рублей.
— А зачем тебе в армию?
— А кто родину будет защищать? Мать мою, сестру. Я — за Дагестан.
— А если нападут только на Россию, а Дагестан не тронут?
— А я же не отделяю Дагестан от России. Просто у меня все родные в Дагестане. А так, если России нет, Дагестана тоже нет.
— Ты в городе бываешь?
— Иногда.
— Рассказываешь там, что ты чабан?
— Я что, дурак?! Чтобы надо мной все смеялись!
Говорят, Дагестану — республике, которая занимает первое место в стране по овцеводству, — не хватает чабанов. Из тех, что есть, большая часть — старики. Впрочем, говорят, что крупные дагестанские хозяйства приписывают себе значительно больше голов, чем имеют, чтобы получить от правительства больше дотаций. А всерьез тут баранов никто не считает. Даже перед сном. Даже если бессонница.
* * *
В шалаше горит свеча. Ночь уже опустилась. В горах день тянется медленно, а ночь падает быстро, словно на голову набрасывают черную бурку. Постепенно зажигаются звезды, крупные и близкие.
— Волков тут много, — говорит Алимирза, сидя на лежаке и потягивая чай из кружки. — Раньше столько не было, но после бомбежек в Чечне все сюда сбежались. Когда у них гулянка начинается, они вообще нас не боятся. Если барашка ночью в горах останется, все, ей хана. Утром находим — у кого курдюк оторванный, у кого бок. Волк — он такой, за одну минуту тридцать барашек задушит. И еще хитрый он какой! Выбирает место, где вода течет, — чтобы его оттуда не было слышно. Выходит потихоньку из-за кустов, идет, за собаками наблюдает, — Алимирза привстает и выглядывает из воображаемого кустарника. Он театрально щетинится, и я, сидя на чурбаке, отстраняюсь от него.