Другой Холмс. Часть вторая. Норвудское дело

Бочковский Евгений

Признаться, я сильно огорчился, узнав, что заниматься поиском виновных в убийстве в Норвуде поручили Джонсу, весьма недалекому человеку, описанному, кстати, в произведениях Дойла довольно точно. Комплекция его такова, что это раболепное существо, хоть и пытается вытянуться в струнку, держа руки по швам, дабы максимально продемонстрировать почтение начальству, а все одно – бока его необъятны, и потому прижатые к ним руки, следуя рельефу, словно крылышки пингвина трогательно торчат почти параллельно полу. И все же, справедливости ради, приходится признать, что поначалу инспектор сделал все возможное, чтобы доказать обманчивость такого сходства. Он взялся за дело с ретивостью, которой пингвины, будь они в Норвуде, непременно позавидовали бы. Впрочем, возможно отсутствие даже пошло им на пользу. Кто знает, имея более широкий круг подозреваемых, ограничился бы Джонс арестом лишь Тадеуша Шолто и некоторых слуг? В любом случае поспешность моего коллеги вылезла ему боком. Практически сразу выявилось безупречное алиби брата убитого и остальных задержанных, и самодовольный, уверенный в быстром исходе дела Джонс вынужден был освободить главного подозреваемого из-под стражи. Все слуги засвидетельствовали, что Тадеуш покинул брата вечером седьмого октября, после чего Бартоломью заперся у себя, оставив в замке ключ, и весь следующий день не покидал своего кабинета ни на минуту. По мнению Тадеуша Шолто такая исключительная осторожность брата подтверждает его показания о реальном существовании угрозы, нависшей над хозяином дома и возросшей от того, что клад, наконец-то,

был найден. Бумага с пресловутым «Знаком четырех», который своей таинственностью так взбудоражил обывателя, была обнаружена на месте преступления, и своим видом оказалась чрезвычайно похожа на документ, предъявленный полиции другой свидетельницей – мисс Мэри Морстен. По ее словам она обнаружила его еще десять лет назад в бумагах отца. Нет никаких оснований подозревать ее в сговоре с Тадеушем Шолто, а, значит, не он, а кто-то другой оставил возле трупа символ, обозначивший свершенное деяние не как банальное ограбление, а как справедливую в некотором субъективном смысле кару. В свете выясненных обстоятельств история получила необходимую предысторию, в давних корнях которой и следовало искать объяснение нынешним печальным событиям. В полиции Норвуда нашлось заявление Бартоломью Шолто, поданное им за десять дней до смерти, с просьбой оградить его от преследования некого Джонатана Смолла. Данное в нем описание Смолла имеет примечательную особенность, а именно увечье последнего, что отчасти подтверждается показаниями Тадеуша Шолто, так как в них также фигурирует некий одноногий субъект, которого панически боялся майор Шолто. Приходится признать, что должного внимания к просьбе Шолто о защите проявлено не было. Имя Смолла присутствует и в бумаге, найденной у капитана Морстена его дочерью. Таковы вкратце основные факты и улики, добытые Джонсом вначале следствия. Те самые, на основании которых он предпочел наиболее удобную, но далеко не самую убедительную версию о том, что виноват тот, до кого проще дотянуться, кто не скрылся, а в целях своего скорейшего разоблачения еще и сам вызвал полицию на место собственного преступления. Несмотря на то, что успех такого пути в свете многих фактов выглядел мягко говоря негарантированным, Джонс, вцепившись в то, что располагалось под носом, все еще держался призрачного шанса, что история со Смоллом – не более чем фантастическая по сложности инсценировка Тадеуша Шолто, что ему уже после ухода удалось вернуться, незаметно пробраться на территорию парка, окружающего дом, вскарабкаться по стене на крышу, откуда через слуховое окно проникнуть в обнаруженный братом чулан. Но Тадеуш, невротичный ипохондрик, замучивший за время своего недолгого заключения тюремного врача бесконечными тревогами о своем здоровье, совсем не производил впечатление человека, которому по плечу акробатические трюки. Даже если допустить скрытое присутствие в нем таких способностей, все последующее за его отбытием из Норвуда время вплоть до обнаружения тела он находился на глазах различных людей, в числе которых, кстати, оказались мои давние знакомцы – Шерлок Холмс и доктор Уотсон. Все эти люди сообща и обеспечили ему безупречное алиби. Примечательно так же, что по свидетельству Тадеуша и мисс Морстен, Холмс оказался давним знакомым привратника, того самого Мак-Мурдо, которого Джонс предпочел арестовать заодно с Шолто. Выяснилось, что их объединяет общая привязанность к спорту, где когда-то и пересеклись их пути. Внешний вид одного из них сохранил отметины, неизбежные в случаях, когда подобное сближение случается именно на данном поприще. Не исключено, что к решению заключить привратника под стражу Джонса подтолкнула как раз эта неожиданно установленная связь, но в итоге он и здесь потерпел неудачу. Уже точно ясно, что такое странное знакомство – не более чем совпадение, объясняющееся тем, что неугомонный Холмс в поисках себя, а вернее говоря, следуя своей авантюристской натуре, успел попробовать свои силы во всех известных занятиях, разумеется, пригодных для успеха. Поступая противоположно логике разумного человека, сначала определяющегося со своими наклонностями, а затем уже устремляющегося туда, где их можно применить, Холмс предпочитал выявлять свой талант самой деятельностью, откапывать его в процессе постижения ремесла, надеясь, таким образом, обнаружить его не только для публики, но и для себя. Такой подход привел его однажды на ринг, где тогда еще действующий профессиональный боксер Мак-Мурдо глубоко и надежно закопал полу-выкопанный талант Холмса назад, задав ему взбучку, после которой наш мастер на все руки рассудил, что безопаснее и полезнее для здоровья переквалифицироваться в сыщика и отыскать у себя способности к одурачиванию наивных лондонцев, теша недалекие мозги обещаниями разрешить любые трудности.

Помимо вышеназванного в доме и вокруг него было обнаружено столько следов Смолла, что не приходилось сомневаться – его присутствие там в зловещий час неоспоримо. Отпечатки протеза виднелись повсюду. Также хорошо просматривался след маленькой стопы, оставленный в непосредственной близости от тела. Уже установлено, что такой отпечаток мог принадлежать туземцу с Андаманских островов. Все это вкупе с экзотической техникой убийства, наверняка, неведомой Тадеушу Шолто, еще явственнее вывело на передний план совсем других подозреваемых. Как сообщил Тадеуш Шолто, его отец провел в тех местах долгие годы службы вместе, кстати, с капитаном Морстеном. Также из его показаний следует, что состояние майора Шолто резко ухудшилось вследствие приступа ужаса после прочтения некого письма. И хоть содержание письма осталось неизвестным, логичнее всего связать его с животным страхом, что терзал майора на протяжении тех лет, что он провел в Англии после возвращения. Страхом перед калекой, чье имя теперь известно. Не имея возможности заполучить относительно быстро данные от бенгальских властей, в чьем ведении находится Порт-Блэр, где расположена тюрьма (место службы Шолто и Морстена), остается лишь строить предположения относительно личности Смолла и причин его пребывания там. Служба в тюремном гарнизоне с таким увечьем отпадает, пребывание в чиновничьей должности не связывало бы ему руки, так что он мог оказаться в Англии раньше Морстена или одновременно с ним, в любом случае, куда раньше того дня, когда майор узнал о его прибытии (несомненно, письмо несло в себе именно эту новость). Остается невероятное. Впрочем, лишь на первый взгляд. Несмотря на хвастливые заверения администраций подобных заведений об образцовом порядке, неусыпной бдительности, толщине решеток и неприступности стен, побеги из мест заключения, особенно, на Востоке не такая уж редкость. Вместе с тем, очевидно, что дело это непростое. Настолько, что вполне могло вызвать ту самую задержку во времени, которую какими-то иными причинами объяснить трудно. Возможно, майор надеялся, что этой задержки хватит на его век, и факт тщеты такой надежды явился для него слишком тяжелым ударом.

В пользу предположения об арестантском прошлом Смолла говорит и то, сколь неподходящую компанию он себе завел, и к чему в итоге это привело. Какое бы преступление ни привело его на каторгу, думаю, окончательное его разложение произошло именно там. Убийство ужасно, однако даже оно меркнет на фоне того кощунственного смысла, который заключен в его деянии. Существуют границы, которые белый человек не должен переходить при любых обстоятельствах. Связаться с существом, низшим до такой степени, что сравнение его с животными вряд ли польстит последним, что это? Отступничество? Вызов? Наслаждение глубиной падения? Как ни назови это, уже само по себе оно никому не прибавит чести. Самое малое, что обязан был осознать Смолл с того момента, когда это произошло, заключалось в том, что вся ответственность за это лишенное разума дитя инстинктов отныне легла на него. Не то чтобы покуситься на жизнь белого, даже на миг задуматься о такой возможности для подобных существ должно быть немыслимым, абсолютно невозможным, но Смолл не просто позволил этому случиться. Он сам

натравил дикаря на Шолто как бешенную собаку, вместо того, чтобы поквитаться с обидчиком собственными руками. Тем самым он нанес тягчайшее оскорбление не только семье Шолто, но и самой нашей рассе. Откровенно говоря, сие деяние до сих пор не укладывается в моей голове; по моему мнению оно равносильно измене даже не столько британской короне, сколько всему цивилизованному миру с его ценностями принципами и укладом. По всему выходит, что перед нами умный ловкий бесстрашный и совершенно беспринципный, а значит, крайне опасный преступник, рядом с которым личность Тадеуша Шолто вызывает лишь улыбку сожаления. Сожаления, что, вопреки малодушным надеждам Джонса, не он оказался убийцей.

Холмс, ознакомленный Тадеушем с историей их семьи еще до обнаружения Бартоломью мертвым, быстро сориентировался и взял нужный след. Пока инспектор гнул свое, пытаясь вытребовать признания у Шолто, Холмс принялся активно разыскивать Смолла, и я взбесился, что из-за тупого упрямства Джонса хвастунишка с Бейкер-стрит переиграет Скотланд-Ярд в самом громком деле последних лет. Уже девятого числа с помощью обученной идти по следу собаки Холмс вышел к пристани в самом конце Броуд-Стрит и установил личность владельца катера, некого Смита, нанятого Смоллом вместе с посудиной для бегства. Надо признать, здесь он проявил изрядную ловкость и быстро добыл нужные сведения. Жена владельца, миссис Смит показала, что незнакомец постучал в окно их дома между тремя и пятью часами утра восьмого октября. Тадеуш Шолто покинул Пондишери-Лодж седьмого числа в десять часов вечера. Таким образом, с учетом времени, которое потребовалось Смоллу на то, чтобы добраться из Норвуда к пристани, время убийства попадало в четырехчасовой промежуток между десятью часами вечера седьмого и примерно двумя часами ночи восьмого октября.

Однако дальше дело затормозилось. Поначалу уверенный в успехе Холмс единолично разыскивал катер, на котором скрывался Смолл, дабы полиция не обскакала его на самом финише. Одновременно в одной из газет, заключившей с ним, как я уверен, нечто вроде взаимовыгодного договора, стали появляться отчеты о его охоте, поддерживающие в читателях напряженное ожидание развязки и восхищение его персоной. В который уже раз из-за склонности Холмса к театрализации расследование превратилось в постановку, захватившую публику лихо закрученным сюжетом. Беда только, что в своих интервью он выдавал бодрые прогнозы о том когда, как и где переловит негодяев. Это уже было совсем лишнее, но газетчики и не думали сдерживаться и с удовольствием печатали эти заявления, из которых преступники также извлекали для себя полезные сведения. При таком самоуверенном подходе неудивительно, что с определенного момента хоть сколько-нибудь ободряющая информация перестала поступать. Злоумышленники затаились.

И все же казалось, что не сегодня завтра все прояснится. Дело выглядело совершенно однозначным, обещая закончится сразу же с поимкой Смолла и его мелкого злобного дружка. Все слуги Пондишери-Лодж были отпущены, а Тадеуш Шолто вернулся в свой дом в южном Лондоне. Но когда в свободное время я заглянул в собранные материалы, в частности, в отчет Джонса, составленный им по результатам осмотра места убийства, и в протоколы допросов Шолто и слуг, мне сразу бросились в глаза многие странности, которые почему-то совершенно не заинтересовали моего коллегу. Поймать его для разговора, как и склонить к словоохотливости оказалось делом непростым. Он теперь наверстывал упущенное, отрядив людей прочесывать оба берега и осматривать причалы в надежде обнаружить злополучный катер с беглецами. Оставалась еще надежда, что Смолл не бросился сразу отрываться от преследования, а пережидал, спрятавшись в одном из бесчисленных укромных мест, коими изобилует Темза. Холмс пришел к выводу, что без средств полиции за Смоллом ему на реке не угнаться, и, начиная с десятого числа, они вместе с Джонсом объединенными усилиями приготовили ловушку уже непосредственно на воде, используя для этого быстроходный катер береговой охраны.

Вечером того же дня его грузная фигура, наконец, попалась мне на глаза.

– Послушайте, старина, – обратился я к нему, напрочь отказываясь замечать его усталость и явное неудовольствие навязанной беседой, – вас не поразило, как Смолл сумел так быстро прознать о найденном кладе? Ведь поиски велись много лет. Он не мог все это время торчать в Норвуде. Имея столь заметную внешность, он обязательно попал бы в поле зрения тамошней полиции, которая просто обязана была отреагировать на заявления Шолто. Его как минимум допросили бы. Но вы сами убедились, что в участке Норвуда нет никаких следов о том, что человек на деревяшке хоть раз попал в поле их внимания. Ясно как день, что Смолл все это время находился в Лондоне. Кто-то известил его, причем очень быстро. Между временем обнаружения клада и убийством едва прошли сутки, а ведь Смоллу требовалось еще преодолеть немалый путь.

– То есть, иначе говоря, Лестрейд, вы думаете, что я без вас не догадался бы о том, что кто-то в Норвуде держал Смолла в курсе дела? – обиженно съязвил Джонс.

– Так это не самое интересное. Конечно, за годы слежки за усадьбой ему удалось установить контакт с кем-то из слуг. Но как узнал новость его информатор? Все поведение Бартоломью в последние часы жизни свидетельствует о его исключительной осторожности. Естественно, со временем, благодаря слухам, такая громкая новость не могла не выйти за пределы усадьбы. Но он сделал все возможное, чтобы соблюсти полную секретность, по крайней мере, за то время, пока все претенденты не собрались вместе для дележа. Он даже не прибег к помощи кого-нибудь из слуг, чтобы спустить ларец с чердака вниз, а вызвал для этого брата.

– Нельзя исключать, что именно этой своей чрезмерной осторожностью он и вызвал подозрения сообщника Смолла, – усмехнулся Джонс.

– Возможно. Но с одними лишь подозрениями не лезут, рискуя жизнью, в тщательно охраняемый дом. Получается, что кроме Тадеуша просто некому было допустить утечку. Может, Тадеуш, уходя от брата, не удержался и сболтнул лишнего, похвастался?

– Да нет, – уныло пожал плечами Джонс. – Он утверждает, что держал язык за зубами.

– Это не все, Джонс. Очень уж странный этот чердак, вы не находите? С одной стороны он совершенно недоступен изнутри. Когда-то у него был вход, который из боязни похищения майор предпочел замуровать. Из-за чего его сыновья долгие годы даже не подозревали о его существовании. Но вот слуховое окно в крыше, через которое снаружи на чердак проникнуть не так уж сложно, почему-то осталось. Вы бы не переживали за это окно, если бы прямо под ним располагался ларец, из-за которого вы предали всех, включая лучшего друга?

– По-вашему, забраться на крышу так уж просто? – не имея для возражений ничего более стоящего, Джонс из упрямства апеллировал уже доводами, опровергнутыми фактами. – Тем более калеке!

– Однако в итоге забрались. Вы сами установили это, – вовремя подыскал я подходящее слово, чтобы обойти болезненный вопрос, с каким опозданием и под чьим давлением инспектор, наконец, признал, что именно таким образом убийцы проникли на чердак. – И это логично, потому что все же значительно проще, чем проникнуть наверх через лестницу в доме, где не дремлет охрана. Представьте себе, как Смолл из парка осматривает дом. На окнах прочные ставни, у двери постоянно дежурят, а на ночь она запирается. По парку тоже делаются обходы. Крыша в таких условиях едва ли не самое безопасное место, если, конечно, туда попасть. Слуховое окно на скате крыши прекрасно заметно. Неужели вы думаете, что Смолл, заприметив его, за все эти годы при своем отчаянном нраве ни разу бы не попытался проникнуть через него в дом? Ведь ему было неведомо, что выход из чердака в верхние помещения дома замурован. Маршрут проникновения напрашивается сам собой, и Смолл однажды, даже не догадываясь, что клад спрятан на чердаке, сам того не ожидая, должен был таким образом просто наткнуться на этот ларец. И ничего не подозревающие братья так и не узнали бы о краже до тех пор, пока Бартоломью, наконец, не пробил потолок в кабинете. По всей логике на чердаке уже давно должно было быть пусто, а разбогатевший Смолл – находиться где-нибудь подальше от тех мест. Но этого не случилось. Почему?