Дуэль на троих

Крупин Михаил Владимирович

Люка скомандовал:

– На караул!

Мы дружно втянули животы еще глубже и выпрямились так, что захрустели позвоночники. Наполеон со свитой вступил в комнату.

– Ах, вот это где!.. – Бонапарт брезгливо поморщился, окидывая комнату цепким взглядом. – Пикар, и как же все это понимать?

Полковник, заметно волнуясь, выступил вперед.

– Мой император, все эти люди, – он кивнул по очереди на меня, на Анюту и на моих друзей, – подозреваются в шпионаже и предательстве!

– Да полноте! – Наполеон иронично усмехнулся, разглядывая застывшую компанию.

Пикар тут уже унюхал, куда ветер дует.

– Мой император, как можно верить этим… – Он не нашел слов от возмущения при взгляде на моих товарищей.

Наполеон повернулся к троице и изобразил на лице удивление.

– Как можно верить Люка, который первым водрузил знамя на Шевардинском редуте?! Или юному Бекле?.. Разве вы, полковник, не знаете его отца – потомка царского боярина, но ярого противника русской тирании, друга Вольтера и моего личного друга?!..

– Ваше величество, – Пикар продолжал упрямо гнуть свое, хотя явно стушевался. – Позвольте довести дознание до конца и у меня будут доказательства!.. Но если вы мне более не доверяете, тогда примите мою отставку.

– Давно пора! – вполголоса ввернул Люка, хотя получилось изрядно раскатисто.

– Но-но! – Бонапарт успокаивающе потрепал храброго верзилу по плечу. И уже с другим, более мягким и миролюбивым выражением повернулся к остальным.

– Дети мои, – начал он, – разумеется, полковник Пикар виновен в том, что чересчур буквально понял мои гневные слова после взрыва арсенала. Но, видимо, я сам более всех виновен в этом инциденте. А месье Пикар просто переусердствовал. Отвяжите монашку…

– Это послушница, – коварно поправил полковник.

– О, то есть этот траур, возможно, и не навсегда? – оживился Бонапарт.

Я заметил, что император с аппетитом смотрит на обнаженную от щиколотки до колена Анютину ножку. Тогда я быстро, по два за раз, взрезал все ремни на Анюте, уже не пытаясь распутывать. И буквально чувствовал, как с каждым моим молодецким махом вздрагивал Пикар – бьюсь об заклад, этот мерзавец испытывал реальную боль при каждом новом повреждении любимого детища!

Освобождая девушку от последних пут, я обернулся к Бонапарту.

– Ваше величество, на самом деле послушница Анна – русская княжна Коврова. Вопреки воле родителей пожелала она остаться в Москве, чтобы лицезреть великого императора…

Хорошо, что Анюта еще не имела сил возражать!

Лицо Наполеона так и засветилось изнутри.

– О, мои глубочайшие извинения, княжна! – разулыбался Бонапарт, подал Анне руку и помог подняться.

– Позвольте мне загладить этот неприятный инцидент и пригласить вас на обед, от которого меня столь своевременно оторвал мой верный Люка. И если этот траур, – он указал небрежным жестом на темную рясу, – не обязателен для всех случаев жизни, я смиренно попросил бы вас прибыть на обед в светском платье.

– Мне нужно спросить разрешения у настоятельницы, – только и смогла выдохнуть ошеломленная девушка.

– Вас я тоже приглашаю, лейтенант Бекле, – шлепнул меня стеком по груди император. – Кстати, неплохой выбор! – Кивнул он вдруг на Анюту и подмигнул мне украдкой, направляясь к выходу.

Так вышло, что ловя его слова, на выходе из окаянного застенка я оказался рядом – то есть уже как бы сопровождал Бонапарта. Я готов был тут же отойти с поклоном, но заметил, что следом спешит Пикар, и не смог отказать себе в удовольствии оттереть его от высокой особы.

Так мы все вместе и вышли на солнышко…

– Что пишет ваш отец из Парижа? – спрашивал меня Наполеон на ходу. – Надеюсь, он в добром здравии? Я покидал его в столице, когда он мучился грудной жабой.

– Ваше величество, – бубнил сзади Пикар, – призываю вас к осторожности, вы хотите разделить трапезу с поджигателями арсенала!..

Я почувствовал, что этот ревностный служака начинает нервировать Наполеона. А точнее, Бонапарт начал тихо звереть. Он остановился и повернулся вполоборота к полковнику.

– Вы ничего не чувствуете в воздухе, Пикар? – осведомился император почти вежливо.

Наш мерзавец принялся усердно принюхиваться и озираться. Да и мы невольно стали вертеть головами.

Над городом густела сизая пелена. Отовсюду доносились команды и гневные выкрики…

– Это дым, – пояснил Бонапарт, наливаясь черной яростью. – Пока вы здесь девиц раскладываете да родословные верных солдат проверяете, в Москве загорелись уже сотни домов! Там действуют настоящие поджигатели и диверсанты! А вы, вместо того чтобы ловить их…

– Но, ваше величество…

– Пикар, хватит рассиживаться в кабинете! Марш на улицы, поближе к огню, и ловите, ловите бандитов!..

Поднявшись на ближний кремлевский холм, я увидел, как в низине за рекой закопченные солдаты, встав в цепочку, подают друг другу ведра и плещут воду на огонь.

То и дело кто-то выскакивал из огня или снова прыгал в него, скрываясь за похожими на античные колоннами седого дыма…

На самом берегу, как худые осинки на опушке, стояли русские женщины при каких-то мешках. С мешков норовили сигануть несколько детишек, но женщины с пугающим равнодушием и упорством возвращали их на место…

* * *

Меня несколько удивила относительная скудость императорского стола. Если Люка рассыпал возле нашего походного костра буквально весь ассортимент ресторанных закусок – от черной икры до арбузов и устриц, так что обзавидовался бы любой завсегдатай ресторана, то сюда, в высокие палаты императора, очевидно, уже мало что попадало, и напрашивался печальный вывод: Московия – беднейшая северная территория, да еще прибитая военным временем ниже всех критических отметок.

Впрочем, Бонапарт мог и намеренно трапезничать столь аскетично. Солдатская похлебка, хлеб, жюльен, телятина – простая, здоровая пища. Хотя я заметил и бутылку анжуйского, и пармезан.