Две тысячи журавлей
Шрифт:
– Зато именно ты отыскал улитку на берегу пруда! – ободряюще улыбнулась мне маленькая сестрёнка, пробегая мимо.
Да что улитка! Я хочу стать таким сильным и смелым, чтобы всегда смог помочь своим родным!
В последний день тауэ отец ошарашил всю семью следующим известием:
– Когда мы закончим с рисом, я и Юки отправимся в Эдо.
От такой новости у меня отнялся язык. Я! С отцом! В главный город самураев! Это было почище путешествия в столицу! Потому как нашего императора мало кому удаётся увидеть, всё-таки он потомок Аматэрасу, самой солнечной богини, получеловек и полубог, далёкий от будней обычного мира и, тем более, от какого-то крестьянского мальчишки из глуши! А вот на главного военачальника страны хоть мельком посмотреть, пожалуй, можно. Особенно, если мы пойдём в Эдо, где находится ставка бакуфу.
– Почему он, а не я? – обиженно вскричал брат. – От него никакого толку, от дармоеда этого, а ты именно его хочешь взять в Эдо!
– Сказал бы спасибо отцу, – проворчала мать, задумчиво разглядывая главу семьи.
Услышав о путешествии, она побледнела. И так горько, так отчаянно взглянула на мужа, словно тот заявил, что его скоро казнят. То ли расставания она боялась, то ли… опасность поджидала его близ ставки бакуфу. Но если так, то зачем отцу туда идти? Куда разумнее держаться от опасного места подальше! И на что ему брать с собой меня, самого слабого из своих сыновей? Единственное моё достоинство, что я – старший сын, причём, первенец родителей, но недостатки это с лихвой перекрывают.
– Да за что же мне быть благодарным? – глаза Такэру увлажнились. – Он всё время ничего не делает, ещё и в этот чудесный город попадёт! Может, самого сёгуна увидит или его приближенных! А если он и до столицы дойдёт, то увидит нашего императора!
Придурок, Эдо находится далеко от Киото!
– Твой отец с собой нашего бездельника заберёт – и нам будет легче прокормиться, – жёстко сказала мать.
Быстро взглянула на меня и опустила взгляд. Сожаление прочёл в её глазах: ей не в радость было моё рождение или же то, каким я появился на свет и каким вырос. Однако предвкушение странствий, возможность пройтись по улицам Эдо отогнали мрачные мысли. Так же меня занимало, с чего бы это отцу вздумалось идти в Эдо, да ещё и вместе со мной. Но…
– Папа, а нас пропустят по дороге к Эдо? – встревожено схватил отца за рукав. – Ведь крестьянам не позволено самовольно странствовать по стране!
– А ты у нас сообразительный, Юуки, – растерянно сказал глава семьи.
Он смотрел на меня так, словно впервые увидел. Мне было приятна его похвала, но вот этот испытующий и твёрдый взгляд меня пугал. Однако я долго смотрел ему прямо в глаза, отчего что-то в его взгляде становилось жёстче, острее… как лезвие клинка. Такой сильный и режущий взгляд я видел только у ронина Сабуроо. У крестьян я никогда не видел такого взгляда: даже в ярости их взгляды напоминали только дубинку, но уж никак не острый изящный меч. Было в них что-то неотёсанное, грубоватое и, пожалуй, приниженное. Встретившись с сильным напором, они становились грубее и отчаяннее, рвались из последних сил. И ломались… как дерево под яростным напором металла.
– Ну, что ты так на меня уставился? – недовольно спросил отец.
У него в глазах сила совсем иная, неустрашимая, яркая, непреклонная, опасная, как лезвие меча. И он был знаком с тем ронином, Сабуроо. И хотя Сабуроо давным-давно уже ушёл слоняться по стране, именно после его посещения отец вдруг вздумал идти в другой город, причём, именно в тот, самый главный город для воинов! Кстати, когда отец сказал, что мы – из торговцев, а не из крестьян, следовательно, нам гордиться нечем, у него было такое лицо… такое… словно он – из самурайской семьи и, сказав так, соврав мне о предках, чем предал свой род! Однако родитель это сказал, именно так, что гордиться нечем. Но, если Сабуроо пришёл неспроста… и если мама взволновалась неспроста… и если селяне шутят, что мои родители неумелые и ничего толком сделать не могут, а уж как высмеивают их первые два года в этой деревне, что, мол, эти двое совсем ничего по хозяйству делать не умели! И, если он всё-таки соврал, хотя ему было невыносимо лгать о достойных предках. И, если он вдруг собрался именно в Эдо. И, если он уверен, что нас пропустят… да, точно что-то было в прошлом! Что-то, отчего отец решил скрыть свою принадлежность к воинскому сословию. Что-то, вынудившее его теперь отправиться в город самураев. Всё это вызывает у меня бурю разных чувств и полный разброд мыслей!
– Отец, а ты… – начал я растерянно.
– Что? – жёстко спросил глава семьи.
– Ты… самурай?
Мама выронила длинные палочки, которыми мешала варево в котле.
– Почему ты так подумал? – лицо родителя окаменело.
– Ну… мне вдруг подумалось, что многое на это указывает, например, твои истории о воинах и твоё знакомство с Сабуроо-сан.
– Глупый мальчишка! – он тяжело вздохнул. – Сам подумай: если бы мы с твоей матерью были из воинского сословия, разве захотели бы жить в этой глуши, среди простолюдинов? Какой в этом смысл? По-моему, никакого.
– Верно: это огромная глупость, – и мать нервно засмеялась, прикрывая рот ладонью.
Такэру серьёзно кивнул, показывая своё согласие с ними. Сёстры промолчали: женское дело – молчать, особенно, если женщина – всего только дочь, а не супруга главы семьи.
Задумчиво возразил:
– Смысл есть!
– Вот как? – отец изумлённо поднял брови. – И что же могло заставить женщину и мужчину из воинского сословия притворяться крестьянами и жить в глуши?
– Ну… – задумчиво посмотрел на него, потом на мать, поднявшую палочки и многозначительно замахнувшуюся ими над горшком – при этом она не отводила взгляда от меня. – А… а если мама – из торговцев? И твои родители хотели тебя женить на другой, на дочери самурая? Возможно, что очень некстати… – моё сердце вздрогнуло от внезапной догадки. – Очень не вовремя вы узнали, что у мамы родится ребёнок. И потому вы убежали, далеко. Вы ничего толком не умели делать по хозяйству – и потому крестьяне смеялись над вами, но вы слишком сильно хотели быть вместе, потому обучались крестьянскому труду, о котором прежде ничего не знали. А потом родился я, слабый и болезненный. Мало того, что я вынудил вас бросить всё и сорваться с привычных мест, так ещё и хилым уродился, хотя вам была так нужна помощь старшего сына. И мама ненавидит меня за это. Она смирилась с нищей жизнью, с рождением Такэру и дочерей, но с моим существованием, перечеркнувшим прежнюю её спокойную жизнь, да ещё и разбившим ваши общие надежды, смириться не хочет!
Отец мрачно приблизился ко мне и замахнулся, но я, хотя и заметил это движение, не отступил, только зажмурился и сжался. После некоторой заминки глава семьи ударил меня, да так сильно, что сшиб с ног и отшвырнул к стене.
– Если ты ещё хоть раз… – он задыхался от гнева, ноздри его раздувались от ярости. – Если ты ещё хоть раз повторишь хотя бы часть из того, что сейчас сказал, я убью тебя! Ты меня понял, Юки?!
– Д-да… – тихо ответил я, сжимаясь в комочек у стены.
Тело страшно болело из-за ушибов, боль в локте разрывала меня на части, однако не рискнул сменить положение или поднять взгляд на отца. Если он так среагировал на это глупое предположение, значит, я сказал что-то гадкое.
– Отец, зачем тебе этот дурак? Он сболтнёт что-нибудь – и вас схватят, а то и зарежут на месте! – жалобно возмутился брат. – Возьми меня с тобой!
– А нам возиться с этим дармоедом?! – прошипела мать.
Да разве я назло им таким родился?! За что она так со мной? Почему мать всегда так жестока со мной?
Я пролежал так до темноты, боясь не то что разогнуться, но и пошевелиться. Во мраке, когда дыхание родных выровнялось, осмелился пошевелиться. Тысячи иголок впились в моё тело, но боль в правой руке перекрыла их все.
С трудом выбрался из дома, боясь, что вот-вот разбужу родителей, а те меня до смерти изобьют. Наконец-то выбрался наружу, сделал несколько шагов во мраке, споткнулся…
Мохнатые лапы с длинными когтями вовремя подхватили меня, не дав упасть. Медленно опустился на колени, обнял друга, уткнулся ему в чистое, пухлое, мохнатое пузо и зарыдал.
– Ну, что ты? – тихо и участливо спросил оборотень. – Что у тебя на сей раз стряслось? Не реви, могут услышать.
Через миг меня подхватили сильные мужские руки и барсук, ставший человеком, бережно подхватил меня и понёс прочь. Чуть погодя, отойдя от деревни, он взволнованно сказал: