Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
– А теперь, капитан Гарнье, можете проводить меня вниз, – попросила она. – И мне понадобится какой-нибудь транспорт. Повозка, тележка. Мне столько пришлось вынести! У меня мало сил.
– Конечно, миледи, у нас есть тележки. Отнятые у воров.
Карла взяла его под руку и пошла к двери, радуясь надежной опоре. Потом она стала спускаться по лестнице вслед за Бернаром. У двери родильной комнаты она остановилась.
– Мне нужна женщина, которая поедет со мной и будет за мной ухаживать, – сообщила графиня капитану.
Затем она вошла в родильную комнату. Внутри у нее все сжалось, словно протестуя, – таких мучительных спазмов сегодня еще не было. Итальянка обхватила себя обеими руками, боясь, что сердце выскочит из груди. Дыхание прерывалось. Горе было так велико, что грозило полностью поглотить ее, но Карла решила, что не покажет своих чувств. Алис одобрила бы это.
Старая женщина этого хотела. За плечами итальянки был теперь другой ангел-хранитель.
Хозяйка дома сидела на стуле у кровати, на которой она стольким сестрам помогла произвести на свет новую жизнь. Ее древнее, бесформенное тело казалось почти безмятежным. Голова была опущена на грудь. Полные лиловые губы изогнулись в полуулыбке, словно старуха заснула и ей снились медовые груши и вино. Так она встретила смерть – с улыбкой.
Алый фартук из крови покрывал ее тело спереди от подбородка до коленей.
Карла повернулась к Гарнье.
Ее взгляд заставил капитана попятиться.
– Кто это сделал? – спросила женщина.
Она удивилась своему голосу, холодному, как зимняя луна. Бернар нахмурился. Это явно был не он. Потом капитан оглянулся на Доминика Ле Телье, чья вина не вызывала сомнений.
– Эта женщина была моей матерью, – сказала графиня.
Доминик усмехнулся. Он начал что-то говорить, но Карла перебила его:
– Грязный подонок. Я позабочусь, чтобы вас повесили за это подлое и трусливое убийство.
Ле Телье презрительно фыркнул, но итальянка чувствовала его страх.
– Можешь не сомневаться в этом, мошенник, – заверила она его. – Даже если мне придется встать на колени перед королевой и умолять ее.
– Миледи, – опомнился Гарнье, – вы хотите, чтобы ее тело отнесли в церковь? Я могу приказать, и она упокоится в самом Сен-Жаке, если это вас немного утешит.
– Нет такой церкви, которая была бы достойна ее останков, – ответила графиня. – Оставьте всё как есть.
Карла прошла мимо мужчин и стала спускаться по лестнице. На кухне, где они с Алис пили чай из шиповника, графиня остановилась, собрала карты со стола и спрятала их в карман платья. Заметив футляр с виолой де гамба, она попросила Гарнье взять инструмент с собой. Мелькнула мысль, что хорошо было бы вообще остаться в этом доме, но итальянка понимала, что этого ей не позволят. Здесь она чувствовала себя своей, здесь она узнала больше важных вещей, чем в любом из самых красивых домов, где ей приходилось жить. Она не хотела расставаться с духом этого места. Но ей и не придется. Алис всегда будет с ней.
На пороге входной двери Карлу остановил жуткий крик, прорезавший ночь. Тело отреагировало животным страхом. Это был скорее крик ярости, нежели боли, – так мог кричать Прометей, чью печень клюет орел.
По двору разнесся исполненный злобы женский голос:
– Вот тебе, Самсон, уродливый ублюдок.
Ярость, расколовшая тьму, вырывалась из горла Гриманда.
Глава 24
Дворы
На зловонной лестнице было так грязно, что Тангейзер опасался за свежие мозоли на ногах Грегуара. Он поставил оружие у двери, и его слуга постучал.
– Кто там? – Жалобный вздох указывал на Жоко и его сломанные ребра. – Боже праведный!
– От месье Ле Телье! Ле Телье! – прокричал Грегуар.
Мальчик очень старался: его голос, независимо от внятности произнесенного, не должен был вызвать тревоги. Когда сержант Фроже открыл дверь, Матиас стиснул запястье его правой руки и рукояткой кинжала, украшенного ляпис-лазурью, выбил сержанту последний зуб. Потом он ударил его коленом в мочевой пузырь с такой силой, что ноги Фроже оторвались от пола. Шапка слетела у него с головы. Иоаннит вложил в ножны кинжал, взял меч и швырнул сержанта на пол лицом вниз. Окинув взглядом кухню, он убедился, что больше там никого нет. Наступив на левое запястье Фроже, рыцарь краем каблука надавил на основание его большого пальца. Сустав треснул, словно грецкий орех. Молодой человек взвыл. Больше из лука ему не стрелять.
Вбежал Люцифер, который принялся деловито принюхиваться и помечать углы.
Тангейзер вытащил из-за пояса Фроже нож и швырнул его в кухню. Лук и стрелы лежали на полу, возле вонючего матраса. Госпитальер повесил их себе на плечо.
– Дверь преисподней уже открыта для ваших грязных, никчемных душонок, – объявил он обитателям дома. – Уберечь от адских мук вас может только полное послушание. Вставай, Жоко! Отведешь меня в Кокейн.
Со стонами, призванными продемонстрировать его мужество, Жоко сел на кровати.
– Сударь, я не могу ходить, – запротестовал он. – Моя спина… Она почти сломана.
Матиас взмахнул мечом и отрубил ему левое ухо. Он недооценил остроту лезвия, и меч разрезал плечо парня до самой ключицы, хотя рана была относительно легкой.
– Вставай, или я отрублю тебе ноги и найду кого-нибудь другого, – велел рыцарь.
Жоко выпрямился и встал, упираясь руками в колени. Он тяжело дышал и обливался кровью. На стене висел фонарь, каким обычно пользуется ночная стража: свеча под стеклянным колпаком, который цепью крепится к палке. Огарка должно было хватить еще на добрых два часа. Иоаннит попросил Грегуара зажечь фонарь от свечи на столе. Предупрежденный о возможном насилии и жестокости, его лакей держался стойко. Затем Тангейзер приказал Фроже стать на колени и сказал Грегуару, чтобы тот отдал фонарь сержанту, взял спонтон и ждал их на улице. Меч он швырнул на кухню, после чего отступил к двери и поднял арбалет, продемонстрировав Фроже стрелу:
– Ты все рассказал Ле Телье. О милиции, о постоялом дворе. О моих девочках.
– А что мне оставалось, ваше сиятельство? – начал оправдываться тот. – Пожалуйста, не убивайте меня!
– Вряд ли стоит тебя винить, что ты служил не тем господам.
– Ваше сиятельство, я благодарю Бога за вашу мудрость и сострадание!
Матиас услышал негромкий треск. Звук приглушали бесчисленные здания, но его все-таки ни с чем нельзя было спутать. Это был залп из мушкетов, где-то в полумиле к северу.