Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
– Убить в собственном доме женщину, которую только что вызволил из Дворов? Разве он не относится к тем червякам, которые нанимают других, вроде тебя, чтобы творить зло в других местах? – поинтересовался он.
Король Кокейна поморщился:
– Ты сильно рискуешь.
– Ни капельки, потому что всё уже потеряно. Благодаря тебе я целый день оплакивал Карлу, так что оставь при себе свое сочувствие, на которое ты все равно не имеешь права, слепой лучник, иначе я вырежу все, что осталось от твоей свиты, а ты будешь ковылять во тьме и слушать их крики.
Гриманд сжал кулаки, но промолчал.
– Я уже оплакивал
Наступившая тишина, казалось, поглотила весь двор. Да и весь город.
Тангейзер обуздал свою ярость.
– Ты знаешь Ле Телье лично? – спросил он уже спокойнее.
Снова наступила тишина, но на этот раз и двор, и город не затаили дыхания.
– Мы знакомы еще с тех пор, как он был комиссаром, а я мальчишкой, – рассказал гигант. – Однажды он арестовал меня за кражу свинца, но отпустил, не предъявив обвинений. Я так и не понял почему.
– Поль, – догадался Матиас.
– Поль?
– Он тебя любил, и не спрашивай почему. Выражать свою любовь он не умел, но не мне винить его в этом. Вернемся к Марселю.
– У него был особый талант, и он прыгнул выше головы. Ле Телье использовал информацию, словно нож. Но не как Папа Поль. Поль делал это ради удовольствия, будто строил карточный домик. И ему было плевать, видит ли кто-нибудь этот домик, – чем меньше людей, тем лучше. Один Поль знал, какой он высоты.
Госпитальер внезапно подумал, что, возможно, ему не следовало убивать Поля.
– Но Марсель хотел, чтобы все видели, как растет его домик. Он никогда не был бойцом и грязную работу поручал другим. Однако его боялись, – продолжал Гриманд.
– Бойцы редко поднимаются высоко – этот путь вызывает у них отвращение, – заметил иоаннит. – В большинстве случаев слишком высока цена, которая требуется от их души. Возвышаются льстецы. А льстецы боятся. И им нравится внушать страх другим. Но как бы высоко ни взлетел Ле Телье, есть много людей выше его, и их неудовольствие он чувствует. В этом его слабость. Сегодня Марсель совершил мерзкие преступления. Запятнал свое звание. Пошел против воли короля. Использовал происходящее на благо «пилигримам». Эти преступления он хорошо спрятал. И будет прятать впредь. Он не станет умолять губернатора отозвать войска, не говоря уже о швейцарской гвардии короля. Он не рассчитывает на свои желтые мешки с дерьмом.
Гриманда, похоже, не убедили эти слова, однако он промолчал.
– Я понимаю Марселя Ле Телье, – продолжил Матиас. – Я встречался с такими людьми в разных концах света. Он думает, что у него есть страсти, убеждения и даже идеалы, но на самом деле лишь служит хозяину, надеясь, что когда-нибудь их роли поменяются. Этот хозяин – власть, и надежды Марселя тщетны, потому что у власти не бывает хозяев, у нее есть только рабы. Меня этот человек не понимает. Он не встречал таких, как я. Единственная власть, которую я признаю, – это мое собственное существо, причем этим прахом я могу пожертвовать не колеблясь. Нельзя сказать, что я такой один. Мне приходилось пить кровавое вино битвы с тысячами подобных людей. Например, с Алтаном Савасом. Каждый строит свой карточный домик – высокий, низкий,
Гриманд молчал. Его обожженное, изуродованное лицо дергалось, хотя сам он этого не замечал. Казалось, его разрывают противоречивые мысли и чувства. Тангейзер напомнил себе, кто этот человек. Но, тем не менее, он испытывал к нему симпатию. Если избранный им путь темен, то путь Инфанта еще темнее. Они сознавали свою общность, сознавали, что это их осмысленный выбор.
Король Кокейна тем временем, похоже, пришел к какому-то выводу.
– Тебе бы понравилась моя мать, Алис, – улыбнулся он, словно вспомнив что-то хорошее.
– Я польщен, – сказал Тангейзер.
– Алис любила Карлу, и хотя любое ничтожество могло рассчитывать на ее доброту и любовь, близко к себе она не подпускала никого, кроме младенцев. Мать знала, вернее, поняла, что нельзя щедро раздавать это сокровище, иначе оно истощится. Появление Карлы было знаком, которого она ждала. Знаком того, что она может уйти с миром, потому что в мире есть хотя бы один человек, который подхватит ее факел. Теперь мне кажется, что она нашла даже двоих или троих таких людей. Алис была права, как всегда: торопиться нет нужды. А Карла тоже ее любила.
Госпитальер не стал ломать голову над этими загадками. Камень бессмертия уже начал действовать. Рыцарь еще не решил, как поступить, если рейд на особняк Ле Телье удастся. У Лувра имелись свои преимущества, но при мысли о том, что придется несколько дней прожить во дворце, его спина покрывалась мурашками. Там он не будет чувствовать себя спокойно. И действительно не будет в безопасности. Придется много лгать. Массовое убийство закончится, и то, что он натворил, скроется в море крови, но его присутствие может вызвать вопросы, и эти вопросы обязательно прозвучат. Оставался Тампль и опять ложь, но уже другая, которая еще сильнее застрянет в горле…
Решение будет зависеть от того, что нужно Карле.
Лично он предпочел бы убраться из Парижа.
– Городские ворота заперты, – сказал Тангейзер. – Ты знаешь путь наружу? Туннель контрабандистов или что-то в этом роде?
– Контрабандисты не роют туннели, а дают взятки, – возразил великан. – Но в полночь ворота Сен-Дени открываются, чтобы впустить скот на скотобойни и зерно на мельницы. Охраняет ворота не Шатле, а губернаторская гвардия и сборщики налогов. Если ты платишь, сборщики берут.
– Я собирал налоги весь день.
– Да, на убийцах в церкви я не нашел ни су.
– Марсель мог расставить своих сержантов, но дать им приказ не арестовывать меня, а предупредить о моем приближении. Заметить нас будет нетрудно, но к тому времени я уже воткну меч в кишки Ле Телье. Мне только непонятно, как поведет себя милиция.
– Разве они не его псы?
– Они прибегают на его свист, но Гарнье сам себе на уме. Возможно, он захочет укусить меня.
– Почему?
– Сегодня утром я убил девятнадцать ополченцев. А днем, когда он меня в этом заподозрил, я сделался его советником и товарищем по оружию.