Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
Когда девочка думала об упавшем с крыши Гриманде, к ее глазам подступали слезы, но ей нужно было заботиться о новой сестренке, Ампаро, а если она заплачет так сильно, как ей хочется, то не удержит малышку. И Эстель не плакала.
Похоже, Ампаро тоже нравились крыши. Ее маленькие глаза были открыты, смотрели на звезды и на Эстель, и девочка не плакала. Наверное, ей просто не хотелось плакать, но молчание новорожденной помогало ее юной покровительнице держаться. Можно было остаться на крышах всю ночь – там хватало укромных уголков. Но девочка обещала Карле отнести ее дочь в монастырь. По крайней мере, она сказала «да», а это нечто вроде обещания. Хотя люди все время нарушают данное слово, каждый день, каждый час. Обещания – это просто способ заставить тебя поверить в ложь. Эстель не хотела обманывать Карлу, потому что знала: та ей доверяет. Но и исполнять обещанное охоты не было. Она не любила монахинь.
Ля Росса обнаружила, что ушла уже далеко от Кокейна. Она увидела две запертые двери и открытый люк. Заглянула вниз. Запахи, звуки, темные тени на тюфяках… Несколько теней были большими, явно принадлежащими взрослым, а один из местных обитателей что-то бормотал во сне. Девочка двинулась дальше и увидела третью дверь с щеколдой. Отодвинув щеколду, Эстель пробралась на темную лестницу. Пройдя несколько шагов, она останавливалась и прислушивалась, не поднимается ли кто-нибудь снизу. Но звуки доносились только из комнат, мимо которых она проходила. Они с Ампаро спускались все ниже и ниже, и когда Ля Россе уже казалось, что это последний пролет, ее нога коснулась чего-то мягкого.
Эстель отдернула ногу и долго вглядывалась в темноту, пока сквозь нее не проступили еще более темные очертания фигуры. На лестнице кто-то спал – она надеялась, что это просто какой-нибудь пьяница. Девочка вернулась к маленькому окошку на лестничной площадке и нащупала нишу, в которой обычно хранилось ведро. Судя по запаху, это было ведро с помоями, но когда она наклонила его, выяснилось, что ведро пустое. Эстель отнесла его на полпролета выше и оставила на ступеньках. Потом она присела на корточки и втиснулась в нишу. Полностью туда девочка не помещалась, но в темноте мимо нее пройдут, не заметив.
Осторожно спустившись к спящему человеку, она ткнула его ножом и бегом вернулась к нише.
Человек не пошевелился и не издал ни звука. Убить его Ля Росса не могла – удар был слишком слабым. Может, он уже мертв. А может, пытается обмануть ее. Эстель снова спустилась и снова уколола незнакомца ножом. На этот раз он пошевелился и застонал, но не проснулся. Держась за перила, девочка перелезла через него и бросилась к входной двери.
После темной лестницы переулок казался хорошо освещенным. Эстель точно не знала, где находится. Слева проходила настоящая улица, и там было еще светлее. Подбежав к перекрестку, девочка выглянула за угол. Она дошла до самого края Дворов, на склоне холма. Внизу виднелась квадратная башня Сан-Савер. Монастырь Филь-Дье был еще ближе. Лямка тяжелой торбы врезалась в плечо. Эстель перелезла через невысокую каменную стену, села за ней, сняла торбу, взяла обеими руками ребенка и посмотрела в его лицо:
– Ампаро? Ты была очень храброй.
Эстель расстегнула верхние пуговицы платья. Грудь у нее была плоской, как у мальчика, но крысы иногда сосали ее – может, и Ампаро понравится. Она приложила рот младенца к соску, и новорожденная принялась сосать – с явным удовольствием. Эстель было приятно. Малышка любила свою новую сестру больше всего на свете. Больше Гриманда, особенно если учесть, что он мертв. Эстель немного поплакала. Жаль лишаться всего сразу – и дракона, и сестры.
– Ты не хочешь жить с монашками, правда? – спросила Ля Росса младенца. – Я бы не хотела. Они все носят одинаковую одежду, а таким людям верить нельзя. Это значит, они делают то, что им говорят, даже если им говорят делать что-то плохое.
Ампаро оторвалась от соска и пискнула – похоже, это был ответ. Карла бы ее поняла. Эстель задумалась, что Малыш Кристьен сделает теперь с этой доброй женщиной. Он гадкий и служит хозяевам, которые еще гаже. И у них много людей. Карла отправила ангела с ними, с ней и Ампаро. Может, ей нужно было оставить его у себя? А может, это ангел не дал спящему на лестнице человеку проснуться…
– Ты здесь? – спросила девочка в пространство и почувствовала дуновение ветра. Теплого. Ангел был здесь, рядом. Ей стало легче. – Что нам делать? – задала Эстель еще один вопрос и прислушалась. До нее доносились голоса, что-то вроде криков, которые она слышала сегодня весь день, но очень далекие. Умеют ли ангелы разговаривать? Или они только охраняют?
– Танзер, – произнес ангел.
Эстель оглянулась. Она не поняла, где прозвучал голос: в ушах или прямо у нее в голове. Тонкий луч лунного света спускался с неба, как будто прямо к ней.
– Танзер? Шевалье? Карла говорила, он придет в Кокейн. Он правда придет?
– Уже пришел, – донесся до нее ответ ангела.
Ля Росса подняла Ампаро и поцеловала в лоб, а потом застегнула платье и нацепила торбу, повесив ее теперь на другое плечо. После этого она встала и заглянула через стену. Никого и ничего. Девочка улыбнулась Ампаро:
– Не бойся. Ангел с нами. Мы найдем Танзера. Он твой отец.
Сначала Эстель увидела горящие факелы, потом солдат, потом тележки. Солдаты были явно довольны собой. Они несли флаги и думали, что правы, думали, что они хорошие, что сделали доброе дело. Они считали себя лучше Ля Россы, лучше других жителей Дворов, лучше Гриманда. Может, это и так. Все так говорили. Эстель знала, что она не лучше валявшегося на улице дерьма. Но если эти люди хорошие, она не хочет быть лучше, не хочет становиться такой, как они. Пусть тогда она останется дерьмом. А как насчет Пепина? Он убил Гриманда. Неужели Пепин хотел стать лучше? Неужели так становятся лучше? Голова у девочки болела, и ответа на этот вопрос она не знала. Она была рада, что убила Пепина, даже если стала от этого хуже. Она надеялась, что он будет вечно гореть в адском огне, а черти будут втыкать вилы ему в задницу. Неужели такой, как Пепин, мог убить Гриманда? Пепин был большой, но только снаружи. На самом деле он был маленьким. А Гриманд большим, огромным. Драконом.
А теперь дракон мертв.
Голова болела так сильно, что Эстель перестала думать обо всем этом.
Одна из проезжавших мимо тележек была доверху наполнена трупами солдат, и Ля Росса обрадовалась. Во второй тележке ехали раненые, а в последней сидела Карла.
Она выглядела очень несчастной. Голова ее была опущена на грудь, как у спящей, но женщина не спала. Может, она плакала? Нет, Эстель не верила, что итальянка позволит солдатам увидеть ее слезы. Какое-то время девочка ненавидела Карлу, хотя не должна была, а та не обращала на ее ненависть внимания. Она лучше всех людей, которых когда-либо встречала Эстель, за исключением разве что Алис. «Она одна из нас, – подумала девочка. – Но кто такие мы?» К этой категории не относилось большинство знакомых Ля Россы людей. Ее мама Тифани, хоть Эстель и любила ее, тоже не относилась. Даже Гриманд, как это ни странно, не относился. Девочка не понимала, почему она сама входит в этот круг, но чувствовала свою принадлежность к нему. Так сказала Алис. В каком-то смысле это было даже лучше, чем летать на драконе.
Эстель крепче прижала к себе новорожденную и зашептала:
– Не волнуйся, Ампаро. Ты одна из нас.
Она увидела, что Карла обнимает ту же маленькую девочку, которую привела с собой утром. Но девочка не была одной из тех, кого Ля Росса называла «мы», и поэтому за нее Эстель не переживала. Просто графиня де Ла Пенотье добрая и волнуется за девочку. Это другое. Каким-то образом доброта делала Карлу сильнее. И Алис тоже. Неужели Эстель просто добра к Ампаро? Не похоже, потому что Ампаро ее сестра и Ампаро одна из «нас». И ангел тоже. Эстель была в этом уверена.