Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
Эстель увидела Малыша Кристьена, и ей захотелось, чтобы кто-нибудь убил его. Она бы сама его убила. Кристьен не лучше ее – он само зло. Ля Росса спряталась в темноте, прижала к себе Ампаро и укачивала малышку, пока солдаты не прошли мимо. Тележки повернули на Рю Сен-Дени, и Карла скрылась из виду.
Девочка стала поспешно пробираться переулками Кокейна.
Выглянув из-за угла, она увидела яму с углями, костры и тени людей, мелькавшие среди дыма и мутного желтоватого света. На земле лежали тела. Кто-то стонал. Женщины плакали. Эстель увидела мальчишек и собак.
И двух больших
Тот, кто сидел к ней лицом, был голым по пояс, с длинными волосами. Его кожа блестела в свете костра, а на руках были темные рисунки, как у Алтана. Танзер. Он говорил, слушал и одновременно точил меч.
Эстель боялась его. Этот человек точил меч, потому что затупил его убийствами и потому что собирался убивать еще. Он сидел на стуле, как король – король не только Кокейна. Он как будто бы в любом месте чувствовал себя королем. И в то же время ему было плевать на Кокейн и на всё остальное. За его спиной тоже был ангел, но другой, вдруг поняла Ля Росса. Он отражал не серебристый свет луны, а красные отблески углей. У ангела Танзера были черные крылья. Эстель удивлялась, как он мог быть отцом Ампаро. Но Карла не лжет. А как Алис могла быть матерью Гриманда? Собственного отца девочка не знала, как и многие дети в округе. А у этого грозного шевалье есть отец? А мать? Сестер легче понять. Ля Росса повернула Ампаро лицом к Матиасу:
– Смотри, Ампаро, это Танзер. Не бойся его. Он твой папа.
Эстель боялась, что малышка заплачет, но та принялась агукать. Интересно, что их ангел думает о Танзере? Рыцарь вложил меч в ножны, допил вино из чаши, поставил ее на землю и встал. Второй мужчина сменил позу и махнул рукой. Эстель сделала несколько шагов, и силуэт второго мужчины стал виден на фоне красного свечения углей. Он почесал затылок, и девочка узнала эту огромную голову. Узнала странные складки под зарослями курчавых волос. Ни у кого нет таких плеч. Она облетела на этих плечах весь Париж.
– Гриманд? Гриманд? – позвала Ля Росса.
Огромный человек встал, повернулся и с улыбкой раскинул руки.
У него не было глаз. Вместо них зияли огромные дыры, светившиеся белым.
Гриманд гладил ее волосы, прижимал к груди, говорил много ласковых слов своим рокочущим голосом, но Эстель не слышала. Она вдыхала его странный запах, единственный, который ей нравился. Ампаро плакала, зажатая между ними, и Ля Росса тоже плакала.
Две сестры вместе лили слезы, оплакивали карие глаза, в которых когда-то горел свет – ярче солнца, яростнее огня, богаче золота и мягче пуха. Как такие глаза могли исчезнуть, не превратившись во что-то другое? Может, солдаты забрали их с собой? Можно ли их вернуть? Нет. Эстель знала, что сделать это может только Бог, но Бог не станет. Белые провалы никогда не заполнятся.
Даже слезами.
Других таких глаз не было на всем белом свете. Когда эти карие глаза смотрели на нее, она чувствовала себя единственной живой девочкой на свете. Под их взглядом окружающий мир исчезал, вместе со всем плохим, и оставалась только она, и в эти минуты Эстель чувствовала себя хорошей. Под взглядом этих глаз она ощущала себя так же, как когда Алис обняла ее вместе с Ампаро
Новорожденная перестала плакать, и Ля Росса тоже.
Они же сестры.
Эстель повернула голову, чтобы можно было дышать, и увидела, что Танзер смотрит на нее.
Его глаза оставались в тени, но девочка знала, что они не карие. Но даже скрытые в темноте, глаза этого человека казались твердыми, как алмазы. И еще они были печальными. Карие глаза Гриманда видели только ее. Но глаза Матиаса видели все. Ее. Гриманда. Ампаро. Людей, вещи и все, что происходит – и не только здесь. Все, что было. Что будет. Что может быть, но никогда не случится. Возможно, именно поэтому они были такими печальными.
Эстель понимала: Танзер знает, кто такая Ампаро. И боялась его еще больше – потому что он был таким печальным и потому что он знал, что младенец у нее на руках – его дочь.
Рыцарь не шевелился и не говорил, он просто стоял, смотрел на девочек и знал все, что знает. Эстель тоже хотела бы все это знать, но радовалась, что ей неведомо почти все, что известно Матиасу. Она понимала, что такое одиночество. Ее друзьями всегда были только крысы и дракон. Но такого одинокого человека, как Танзер, она еще не встречала. Танзер не один из «них».
Он был ничей.
Эстель тоже стало грустно. Девочка жалела этого шевалье.
Она отстранилась от Гриманда. Торба снова стала резать ей плечо. Ля Росса сняла ее и поставила на землю. Король Кокейна нагнулся, словно пытался увидеть Эстель, но без глаз он не мог этого сделать, как бы низко ни сгибался. Больше он ее никогда не увидит, и это мучило его. Девочка посмотрела в белые дыры на его лице и увидела сгоревшую до черноты плоть и сморщенные пузыри ожогов, словно кожа плакала вместо глаз. Эстель поняла, что ему больно, очень-очень больно. И снова пожалела своего дракона.
Как странно. Танзер и Гриманд были такими большими, а Ампаро – такой маленькой, но Эстель жалела двух больших мужчин, а вовсе не крошечную девочку.
– Не уходи, Ля Росса, – позвал ее Инфант Кокейна. – Говорят, глаза – зеркало души, но если закрыть ставни, это не значит, что кухня исчезнет. Я здесь.
– Я не ухожу, не бойся, – ответила девочка. – И вижу тебя в этих глубоких белых дырах.
Обычно Эстель не скучала по матери. На то не было особых причин. Но теперь ей хотелось к Тифани. По крайней мере, мать ее видит.
– Мама приходила сюда? – спросила она.
Гриманд мотнул головой, словно бык. Лоб его прорезали морщины.
– Я ее довольно давно не видел, – сказал он. – Не волнуйся за нее.
– Я боялась, что она Иуда, как Пепин.
– Точно, она была Иудой, – заявил вдруг Андре. – А теперь она мертва, и Господь проклял ее душу…
– Умолкни, недоумок, и исчезни, – рыкнул на него Гриманд. Он все время поворачивал голову, словно пытался понять, где стоит Эстель. – Ля Росса? Где ты? Ты тут?