Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
– Положи Ампаро сюда. Это будет ее колыбелька. И ты отнесешь ее домой.
Эстель поняла: конечно, Танзер возьмет ее с собой.
Она опустила ребенка в мягкую овечью шкуру. Новорожденная девочка как раз туда поместилась – снаружи торчало только ее личико. Ля Росса рассмеялась. Малышка была такой милой. Иоаннит наклонился и потуже затянул пояс на Эстель. Верхние пуговицы ее платья были по-прежнему расстегнуты. Он расстегнул еще одну, но девочка больше не смущалась. Она идет с ними – это было самое главное. Ля Росса улыбнулась, и Матиас улыбнулся ей в ответ.
Потом Эстель сунула Ампаро вместе с колыбелькой под платье – лицо девочки оказалось у нее прямо под подбородком. Влажная овечья шкура холодила кожу, но юная нянька не обращала на это внимания. Колыбелька казалась достаточно прочной. Рыцарь застегнул платье на девочке и отступил на шаг, чтобы оценить результат.
– Младенцы сильнее, чем мы думаем, – сказал он. – Следи только, чтобы она могла дышать.
– Обязательно, – заверила его Эстель. Сердце ее учащенно билось. Она снова будет летать!
– Грегуар, дай мне ремень сержанта, – приказал тем временем иоаннит.
Он застегнул ремень, перекинув его через грудь Ля Россы. Теперь Ампаро точно никуда не денется.
– Эстель, – сказал Танзер, – буря может проглотить даже самый крепкий корабль, а сегодняшняя буря может проглотить нас. Если хочешь остаться, так и скажи. Это будет мудрость, а не позор. Но Ампаро пойдет со мной, даже если мне придется нести ее самому.
– Мы обе хотим вместе с вами, – ответила девочка.
– А что скажет Инфант? – повернулся Матиас к Гриманду.
– Дракон не может летать без Ля Россы, – отозвался тот. – И никогда не мог.
Рыцарь повернул его лицом к себе и перевернул копье в его руке.
– Лезвие направлено вниз, так что береги ноги. Если упадешь, мне придется тебя бросить, – предупредил он.
– Упаду? – оскорбился король Кокейна. – Лучше дай мне еще один камень бессмертия, приятель. И возьми один себе.
Иоаннит зашел за спину Эстель, подхватил ее под мышки и поднял высоко вверх. Душа у нее ушла в пятки. Взбрыкнув ногами, девочка опустилась на плечи Гриманда.
– Не трогай его лицо, – сказал Матиас. – Ампаро удобно?
– Да.
Эстель увидела, что вокруг собралась шайка девчонок и мальчишек со Дворов.
– Мы с тобой, командир! – воскликнул один из подростков.
– Только скажи, и мы захватим даже этот чертов дворец, – добавил еще один.
Танзер склонился к уху Гриманда:
– Наше предприятие дерзкое, но требует хитрости. Если мы не справимся сами, их всех просто перережут.
Младенец повернулся к толпе и поднял руки.
Эстель смотрела на всех сверху вниз. Она никогда еще не была так взволнована – и так напугана. Ее бедра сжимали могучую шею любимого дракона. Она облизала указательный палец, чтобы убедиться, что он чистый, и поднесла его к губам Ампаро. Малышка принялась сосать кончик пальца.
Голос Гриманда громом разносился по двору:
– Дети Кокейна! Пришло время нам прощаться!
– Нет! – закричали парни и девушки.
– Да! Я намерен захлебнуться в том море крови, которое выпущу из жил наших врагов. Не оплакивайте меня, но сохраните в своих сердцах, потому что я буду именно там. Всегда. Слушайте плач их женщин в дни, которые придут за этим. Слушайте легенды о смерти Инфанта, потому что они будут величественными и страшными. И пусть этот плач и эти легенды помогут вам восстановить Землю Изобилия. Вы сделаете это для меня?
– Да!
– Вы клянетесь мне в этом?
Двор наполнился звуками самых страшных клятв.
– Завтра не будет! – проревел Гриманд.
Эстель смотрела, как Танзер вешает на плечо два лука и два колчана. Потом он взял арбалет и пошел со двора. Мальчик с заячьей губой поспешил за ним, а за мальчиком побежала лысая собака с золотым ошейником.
Рыжая девчонка не знала, куда они направляются.
Но она и ее сестра Ампаро должны были идти за шевалье.
Эстель потянула Гриманда за уши. Он рассмеялся. Наверное, сошел с ума.
– Ля Росса, теперь ты мои крылья и мои глаза! – сказал ей Младенец.
– Полетели! – скомандовала в ответ девочка.
Глава 27
Во тьме
Он справится и без глаз. В Париже, и особенно во Дворах, после наступления темноты – а это время составляло большой кусок его жизни – глаза все равно были почти бесполезны. Ноздри тоже не были ему особо нужны – из-за вечного зловония, а теперь еще и из-за запаха собственных сожженных глазниц. В темноте во Дворах требовалось шестое чувство. У Гриманда это чувство всегда было острым как бритва – в противном случае он давно был бы уже мертв. Сегодня оно притуплялось болью. Но не болью от ран, полученных при падении с крыши. Их он почти не чувствовал. Болью от ожогов. Эта боль не имела фокуса, постоянно перемещаясь и ни на секунду не затихая. Она сосредоточилась не в одном месте, а сразу в нескольких, жгла, шептала и ревела. Эта боль была повсюду, но на нее невозможно было указать, чтобы взять в кольцо и нейтрализовать, как дыру в ноге. Пламя боли окружало голову и пожирало все внутри, словно бушевало в гигантской стеклянной бутыли, горлышко которой было заткнуто пробкой. Он мог питаться болью, она была смыслом его существования. А кроме того, Гриманда мучила не только физическая боль. И ему нужен был еще один камень бессмертия.
Он был обязан сыграть свою роль.
Эту роль Гриманд видел даже сквозь пламя боли. Карты, разложенные матерью, стояли у него перед глазами. Он уже не Повешенный, предавший самого себя. И не голубь, участвующий в представлении Фокусника. Теперь он Безумец, стоящий на осыпающемся краю бездны, скованный одновременно началом и концом, знающий все и не знающий ничего, в тряпье, с посохом в руке и двумя красивыми перьями в волосах. Ему не нужны чувства. Достаточно просто быть. И следовать путем, который диктует сердце.
Огромные ступни короля Кокейна были преимуществом. Он ставил их так, словно хотел пробить дыры в земной коре, медленно и уверенно, и чувствуя, как протестует земля, полностью переносил вес тела на одну ногу, прежде чем шагнуть другой. Каждый шаг левой ногой сопровождался упором в землю острия пики, которую он держал в левой руке. Это казалось естественным. Так он не упадет.
На плечах он нес два маленьких чуда, две самые драгоценные души во вселенной – такие легкие, что Гриманд почти не чувствовал их веса. Звезду, которая указывала ему путь, и Безумца. Крошечного Безумца, тоже балансировавшего на краю бездны, где конец соединяется с началом, знающего все и не знающего ничего. Король воров чувствовал биение маленького храброго сердца новорожденной у себя на затылке, а его собственное огромное сердце с силой ударяло в ребра. Как странно. Как чудесно. Никогда еще ему не приходилось идти такими тропами…