Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
Потом он услышал имя Малыша Кристьена и встрепенулся:
– Эта зеленая жаба моя. Я требую его себе!
Эстель хлопнула его по голове.
– Стой, – сказала она. – И молчи.
– Шевалье? Где ты? – позвал Гриманд Матиаса. – Ты отдашь мне его?
Почувствовав на груди широкую, сильную ладонь, король воров остановился.
– Обязательно отдам – если смогу, – заверил его иоаннит. – А пока терпение, мой Инфант. Слушайся Эстель. Иначе упадешь.
– Ты слышал? – Судя по голосу, Ля Росса сердилась. – Слушайся меня.
– Буду, милая, обязательно буду. Прости, – вздохнул
Гриманду пришлось подождать, пока с пути уберут тела, но главным препятствием была, конечно, его слепота. Расстояние, которое днем он проходил за десять минут, теперь словно растянулось во много раз, и на его преодоление требовались часы. Если бы утром он убил Карлу или поручил это Пепину и Биго, то у него остались бы глаза. Кокейн не лежал бы в развалинах, а его мать Алис и многие другие погибшие лакомились бы свининой при свете луны. Но воробышек не летел бы у него на плечах, и он не чувствовал бы биение его сердца, у Ля Россы не было бы сестры, которую нужно защищать, а он сам жил бы и умер, так и не найдя в себе мужества для любви.
Как странно. И как чудесно.
Ему хотелось плакать, но у него не было глаз.
Он подчинялся Эстель и шел вперед.
Гриманд видел лицо матери, лиловое и усталое, – этой женщине не было равных, пока она не назвала Карлу своей сестрой. Да, он подслушивал под дверью родильной комнаты. Младенец никогда не слушался Алис, хотя жадно ловил каждое ее слово и не сомневался в ее мудрости. Он ни разу не сказал, что любит ее. Вместо этого он приносил подарки, которые мать отвергала, зная, что они украдены. А он приносил еще, и она тоже отвергала их, за исключением еды и питья, которыми Гриманд заваливал стол в ее доме.
Но одному совету матери он последовал, несмотря на то что Алис его не давала, – пощадил Карлу и привез ее к себе домой. Этот совет мать давала ему раньше, всю жизнь, она шептала ему эти слова, еще когда он находился у нее в утробе, передавала их сыну со своей кровью еще до его появления на свет. Да, король Кокейна подслушивал под дверью родильной комнаты. Он знал общую тайну четырех сестер, хотя и не мог выразить ее словами.
Как чудесно. Как странно.
В его видении Алис улыбалась.
И в игру вступали другие сильные карты.
Суд. Огонь. Смерть.
Их изображения выросли перед внутренним взором Младенца до размеров нескольких сотен футов, сверкали бесчисленными красками. Серебряные трубы Армагеддона. Горящая, истекающая кровью Башня. Бледный безумный всадник на спине черной безумной лошади.
Гриманд стиснул плечо мальчика. Тот вскрикнул и высвободился.
Слепой гигант остановился и оперся на пику. Образы поглотили его.
Карла выбрала Anima Mundi.
Душа Мира направила ее руку за следующими картами.
И теперь эти карты вступили в игру.
Неистовая скачка Смерти.
К Огню.
А за Огнем ждет Суд.
Гриманд плавал в сладких когтях наслаждения.
И вдруг внутри у него все похолодело от страха.
А если он не умрет?
Если ему не суждена смерть от огня?
Каков будет его суд? А наказание?
Жить? Таким?
Где ты, парень?
Он почувствовал легкие, как прикосновение пера, удары
Когти подняли его еще выше.
В видениях ему являлись разные лики Бога.
Душа Мира. Суд. Огонь. Смерть.
Карла. Ля Росса. Воробышек. Алис. Алис?
Бог не там. Бог здесь.
И Бог – это не Бог.
Тут нет богов. Только Мать Земля. И мы.
Боль поглотила это откровение, залив все вокруг ослепительным белым пламенем. Она испепелила все видения, образы, знания… Все исчезло. Перед гигантом разверзлась чернота. А потом боль вдруг ослабла.
– Я сказал, слушаться и сосредоточиться, – услышал он голос Матиаса.
Гриманд понял, что не чувствовал ничего, кроме ладоней и пяток Ля Россы. Танзер коснулся его ожогов, а потом его железные пальцы стиснули руку Гриманда.
– Мы уже близко, – сказал рыцарь. – Не раскисай. Ты мне нужен. Мне нужен могучий Инфант.
– Инфант крепок, – сказал Гриманд. – Веди меня.
– Отвага и хитрость, – повторил госпитальер. – Отбрось внутренние видения и сосредоточься на внешних.
Гигант попытался моргнуть. Белое пламя вновь встряхнуло его. Он кивнул.
– Эстель, Грегуар, – сказал Танзер детям, – вы молодцы.
– Ампаро тоже, – прибавила девочка.
– Да, Ампаро тоже.
Тьма вернулась, и Гриманд ухватился за нее. Золотистые огоньки вспыхивали, как падающие звезды, и он не мешал им падать. Он шел дальше. Твердо. Отвага и хитрость. Танзер? Танзер. Да, Ля Росса была права. Звук его имени режет до кости, как и сам этот человек. Король Кокейна оперся на плечо Грегуара. Мальчик остановился, и его слепой спутник тоже: они не столкнулись. Видения внутри. Видения снаружи. Да. Снаружи Гриманд чувствовал, что их предводитель оттаскивает убитых с безразличием человека, проделывавшего это бессчетное число раз. Кровь этого шевалье холоднее, чем у любого, о ком приходилось слышать Инфанту, но, тем не менее, им движет безграничная страсть. И осознание этого не было появившимся внутри видением. Танзер ищет Карлу. Он нашел их ребенка. Нашел свою дочь в самом невероятном месте, где ни один человек не отважился бы искать. Матиас поставит на карту все, даже жену и ребенка, чтобы они, все трое, вновь соединились, в жизни или в смерти. И это, по крайней мере, не казалось странным. Совсем. Это было правильно. Естественно.
И чудесно.
Нет. Вернее, да. И в то же время нет.
Гриманд поднял руку и ткнул пальцем туда, где когда-то был его левый глаз. Палец пронзил череп, словно раскаленный прут. Великан подавил крик, рвавшийся из горла, и превратил его в долгий стон. Он жив. Он снаружи. Он нужен. Они идут дальше. Он послужит Карле. Он послужит сестрам, сидящим у него на плечах. Он в жизни никому не служил и скорее перерезал бы себе горло, чем согласился на это. И тем не менее он послужит Танзеру. Нет. Человек среди людей имеет право на собственное имя.