Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
Гриманд рассмеялся, но боль от ожогов заставила его выругаться.
Матиас достал оселок и опустил его в чашу с вином.
– Марсель знает, что я убил этих людей. Если он хочет насладиться кровавой местью в одиночестве, как делал до сих пор, то будет держать этот кинжал в рукаве. А при необходимости достанет его из рукава и расскажет обо всем Бернару Гарнье. Капитан способен повести за собой людей, чего не дано Ле Телье. Бернар – мясник, у него своя гордость, и его уважают больше, чем всех сержантов Шатле. Марсель питается помоями власти. Гарнье же – истинно верующий.
Иоаннит принялся точить оружие.
При свете костров население Кокейна занялось ранеными и убитыми. Слышались стенания и плач. Маленькие и жалкие жизни оплакивались так же, как жизни мемфисских царей, а возможно, и сильнее, поскольку ни один монарх не удостаивается истинной любви. Такие мгновения окрашивали зарю человечества – они же окрасят и его закат.
Тангейзер сожалел о том, что сорвался на Гриманде. Сожалел, что подверг опасности Грегуара. Сожалел, что оставил Паскаль и остальных на острове, поскольку за ними придется возвращаться. Он сожалел обо всех своих поступках, которые навлекли беду на Карлу.
И тем не менее при всем этом он жив, чувствует себя живым и не променяет стул, на котором сидит, ни на какую награду, которую могут ему предложить рай и ад.
– Когда мы выступим против этого дерьма? – спросил Гриманд.
– Когда я решу, что «пилигримы» уже насладились успехом и оставили Марселя одного, со своими людьми. Конечно, он использовал свою частную армию, но позволить им разбить лагерь у его порога – это уже политика.
– Я устал от всех этих рассуждений. Карты уже в игре, и все остальное – суета.
– Карты?
– Их вытащила Карла. Она вытащила тебя. Anima Mundi видела, что ты идешь.
Таро. Матиас знал, что его любимая всегда с подозрением относилась к картам, но именно по этой причине совсем не удивился, что у нее мог быть дар, позволяющий раскрывать их тайны. Он не стал спрашивать, какая карта олицетворяла его.
– Я хочу убивать, – сказал Инфант. – А потом умереть жестокой смертью.
Госпитальер не видел причин его отговаривать.
– Должно быть, это странно, – пробормотал вдруг Гриманд, – но я чувствую радость.
Издалека послышались приглушенные крики. В городе оставалось еще много гугенотов, которых нужно было выкурить из убежищ. Работы еще на несколько дней. Или недель.
– Ты можешь спрятаться, – предложил король воров. – Тут есть места, о которых сержанты даже не слышали.
– Я не привык прятаться.
– Мне нужен еще один твой камень бессмертия. Одного мало.
Его ухмылка, несмотря на демонический вид, который придавали лицу белые глазницы, была хитрой.
– Ты желаешь жестокой смерти. Спокойной ты не заслужил, – возразил Матиас.
– Когда Карла отправила меня за тобой, она боялась, что ты сразу же убьешь меня, и теперь я понимаю ее опасения гораздо лучше, чем тогда. Она сообщила мне волшебное слово, которое меня защитит, что-то вроде заклинания.
Тангейзер вложил меч в ножны и осушил чашу с вином.
– Говори, пока я тебя не заставил, – велел он.
Гриманд рассмеялся, но затем поморщился – натянулись зашитые раны на голове.
– Как там оно? – начал вспоминать гигант. – Крошечная птичка. Андре! Еще вина! Воробышек… Нет… Терновый венец?
Рыцарь увидел, как за огромной фигурой короля Кокейна во двор с восточной стороны осторожно пробирается невысокая, хрупкая девочка. Влажные волнистые локоны доходили ей почти до локтей. На боку у нее висела тяжелая сумка, а в руках был маленький сверток. Иоаннит отобрал у Андре кувшин вина, прежде чем он попал к Гриманду.
– Ага. Я вспомнил! – обрадовался великан. – «Новый соловей ждет твоих шипов».
– Ампаро. – Тангейзер, не задумываясь, произнес хорошо знакомое имя.
– Ого, и правда магия! Теперь ты меня не убьешь, да?
Матиаса пробирала дрожь. В горле стоял ком. Ампаро мертва. Она умерла одна, погруженная в пучину страха. Тогда вместо того, чтобы сражаться, он сложил оружие, надеясь защитить ее. И ошибся.
– Новый соловей? – переспросил он.
– Еще камень бессмертия, я сказал. Такая сильная магия стоит по крайней мере одного.
– Гриманд? – окликнула слепого гиганта растрепанная девочка.
Тангейзер посмотрел на нее. Она снова позвала Инфанта, на этот раз громче:
– Гриманд!
Она, казалось, была переполнена радостью и боялась поверить, что это действительно он.
– Ля Росса! – отозвался король воров.
Он обрадовался ничуть не меньше. Улыбка его была ужасной, хотя он этого и не осознавал. Лицо с пустыми белыми глазницами напоминало гигантскую маску безумного клоуна. Рыцарь встал, пытаясь остановить его, но Гриманд вскочил, обернулся и протянул девочке свои громадные руки.
Улыбка Ля Россы лучилась радостью. Она посмотрела на великана и заплакала.
Но не от страха. Бледное, худенькое лицо сморщилось от жалости.
– Где твои глаза? – всхлипывала Ля Росса. – Где твои глаза?!
Из маленького свертка в ее руках тоже послышался плач.
Глава 25
Мышки
Паскаль спала, и ей снился Тангейзер. Она думала о нем, когда лежала на подушке, надеясь, что он ей приснится, и он приснился. Одни картины – даже во сне девочка пыталась продлить их – были эротическими. Другие – кровавыми, когда они с мальтийским рыцарем сражались вместе, и это ей тоже очень нравилось. А иногда она видела своего кумира раненым и одиноким, осаждаемым чудовищами, превосходившими его если не по силе, то по численности.