Движда
Шрифт:
— Вот почему я не Пушкин, — сказал он сам себе с грустью, — Пушкин кричал бы стихи без оглядки и махал бы обоими костылями, если бы это ему было нужно...
Вроде сказал сквозь зубы да под ноги, но все же был услышан.
— А осень действительно хороша...
Платонов поднял голову на голос и увидел своего доктора, который вышел на крыльцо покурить.
— Простите, если помешал, я в тамбуре сначала стоял, потом слышу, кто-то декламирует. Дай, думаю, выйду. Между прочим, отличная терапия. Природа и стихи. Извините, если помешал.
— Да нет, ничего, — смутился Платонов.
Он допрыгал до крыльца, рассмотрел на халате доктора табличку с именем: Васнецов Андрей Викторович.
— Одни великие люди вокруг, — задумался вслух Константин.
— Что? — не понял доктор.
— Я — Платонов, как писатель, в реанимации — Бабель, революционер да и писатель, вы — Васнецов, как художник, Мария — Магдалина...
— Ну да, ну да, — торопливо согласился Андрей Викторович, не собираясь, видимо, вдаваться в подробности хода мыслей пациента. — К вам тут милиция еще в первый день приходила. Ну, мы обязаны сообщать. Я им обещал позвонить, когда вам полегче будет. Я позвоню... Вы только Машу не впутывайте. Нашла она вас, нашла, и хорошо.
— Хорошо... Скажите, Андрей Викторович, а Маша... — Платонов замялся. — Ну, как думает официальная медицина?.. О ее способностях?..
— Официальная медицина о ее способностях не думает, — грустно улыбнулся врач, — официальная медицина думает о том, как ей выжить, как остаться медициной, хлебушка на что купить.
— Ну да, ну да, — точно передразнил Андрея Викторовича Платонов. — Жаль, Бабелю она не хочет помочь. Правда, если тот даже пришел бы в себя, все равно бы не поверил.
— Материалист? — с ходу определил Васнецов.
— Хуже. Прагматик, верящий в жизнь на других планетах.
— Ясно, — доктор выбросил окурок в специальное ведро и собрался, было, уходить, но потом вдруг остановился и добавил: — Нет такого человека, которому Маша не хотела бы помочь. Кто знает, может и сейчас в храме за вашего Бабеля молится.
— Кто назвал ее Магдалиной?
— Да кто ж его знает? Говорят, Кутеев.
— А вы, правда, зовете ее на помощь во время сложных операций? — спросил уже в спину Платонов.
— Правда, и не только я, тут то оборудование откажет, то банальных перевязочных не хватает, то обезболивающего... Я б, кого хошь, позвал... — отвечал, бурча, доктор.
Константин еще постоял некоторое время в коридоре и заковылял в палату, где его радостно встретил заскучавший Иван Петрович.
— Ты че, в Москву на трех ногах ходил? А твоя «мобила» тут всякие песни горланит. Во как!
Константин взял телефон в руки. В пропущенных значилось «марина», и он не стал перезванивать.
13
Пришел милиционер в засаленной, как вся окружающая действительность, фуражке. И китель в катышках, словно обтерся от служебного рвения, и даже капитанские погоны гнутые и блеклые. Вытер жухлым платком пот с залысины, вздохнул, достал лист протокольный:
— Капитан Никитин. Рассказывайте...
«Пьет. Достало все. Дел одновременно дюжина или больше — и отчетов по каждому — миллион. Зарплата — два вызова проститутки. Дома жена, которая никогда не увидит его генералом и даже полковником... А парень, хоть звезд с неба не хватал, но шел работать за правду, а оказалось, что и тут давно уже все продано»... Константин сочувственно вздохнул и начал:
— Платонов Константин Игоревич. Журналист. Да знаю я, что вы нас любите чуть больше, чем мы вас, но вот среди вас есть же честные опера?
— Есть, — вскинул бровь капитан Никитин, стараясь понять, чего сейчас добивается Платонов, кто у кого «интервью» берет.
— И у нас приличные люди бывают. Все правды хотят...
Платонов рассказал их с Бабелем историю витиевато, с лирическим отступлением о проблеме бомжевания и человеческого достоинства, с сочувствием наблюдая, как выступают на лбу у капитана Никитина мелкие капельки пота — результат усердия перевода на ментовский язык и параллельного от таких запредельных усилий абстинентного синдрома. Озвученный Никитиным обратный перевод состоял из нескольких косноязычных предложений, под которыми Платонов вывел: «с моих слов записано верно, мною прочитано и даже понято», отчего капитан обиженно поморщился:
— Это ж документ!
— Фигня, я ж контуженный, а так — точно написано, что не только прочел, но и адекватно воспринял.
— Узнать их сможете?
— Даже ночью и в чачване.
— В чем?
— Гюльчатай, открой личико, помнишь?
— Восток — дело тонкое, — подхватил Никитин и даже улыбнулся. — Хорошо. Может, фоторобот сделаем. Друг-то твой — мумия. Я заходил.
— Я тоже. Его надо оживить. Он — раритет. Я Машу просил, — закинул свою удочку за новыми знаниями Платонов.
— Маша — не волшебник... — покачал головой Никитин. — У меня когда младший заболел, че-то там с клапанами, оперировать надо было... В Москву или еще куда. Я к ней пришел. Сначала крестили малого, она восприемницей была. А потом Маша несколько ночей подряд молилась. Я — с ней. Жена — тоже. Ночь напролет. Мы с женой попадаем, вырубимся, очнемся, а она стоит на коленях и шепчет. Операции не потребовалось. Так что никакого волшебства. Она просит так, что, где хочешь, услышат.
— Местночтимая святая, получается, — задумчиво определил Константин.
— Не знаю, но я за нее любого порву, — почти воинственно предупредил капитан.
— Мне тоже помогла, — вроде как успокоил Платонов. — А что с ней до этого было?
— Врагу не пожелаешь, — коротко ответил Никитин и поднялся, чтобы уйти. Добавил уже с порога: — Ты, это,.. с газетным интересом к ней не лезь.
— Я — с человеческим, — ответил Платонов.
Капитан Никитин еще помялся в дверях, вероятно осмысливая, что можно понимать под «человеческим интересом», нерешительно пожевал губы, и не найдя ничего криминального, махнул на прощанье: