Двор чудес
Шрифт:
Собрав последние силы, он готовился произнести целую фразу. Но выговорил только первое слово:
— Жилет…
В тот же миг Ла Шатеньере упал навзничь, напрягся всем телом, издал хриплый стон — и все было кончено.
При имени Жилет Трибуле вздрогнул, наклонился еще ниже, как будто надеялся прочесть своим пламенным взором последнюю мысль умирающего.
Но в этот самый миг, когда еще сердце его бешено колотилось и он еще надеялся что-то узнать о дочери, Трибуле понял, что в руках у него труп.
Жарнак
Она вопросительно поглядела на него.
— Готово, — сказал в ответ Жарнак.
— Вы настоящий герой… Расскажите…
— О, это было очень просто. Сначала я встретил д’Эссе и сказал, что мне очень не нравится его камзол: он почему-то носил вишневый атласный, а на мне ведь черный бархатный. Он оказался таким пошляком, что обиделся на мои укоры, и через три минуты я навсегда объяснил ему парадом в кварту и прямым ударом в приму, что не следует так сердиться. Теперь бедняга уже никогда не наденет камзола — ни бархатного, ни атласного.
Диана была женщиной бесстрастной и бесстрашной, но и она не удержалась от содрогания.
— А второй?
— С Ла Шатеньере, — продолжал Жарнак, — все также устроилось как нельзя лучше, хотя противник оказался посерьезнее. Я встретил его в жалком кабаке — черт его знает, что он там делал: вино там прескверное. Короче, он там сидел, и когда наглец трактирщик попытался обслужить его раньше, чем меня, я выхватил у него бутылку и отбил горлышко. Бедняга Ла Шатеньере сделал ту же ошибку: он обиделся, и мне пришлось вогнать ему обиду в живот ударом кинжала.
Диана сидела с отрешенным видом.
— Страшный вы слуга, — сказала она, выйдя из той особой задумчивости, которая бывает у преступников, совершивших непоправимое.
Жарнак посмотрел на любовницу дофина не моргнув глазом и сказал:
— Мадам, я, право, не понимаю, что в этом такого страшного. Давайте раз навсегда договоримся, о чем мы думаем и что при этом чувствуем. Кто я? Просто рука с оружием. А вы, мадам, — мозг, который думает и замышляет. Так если смерть Эссе и Ла Шатеньре так для вас страшна, то я тут ни при чем.
— Хорошо, хорошо, — возразила Диана де Пуатье, овладев собой, — я от своих слов не отказываюсь — поверьте. Просто у меня бывают бессонные ночи — у вас, должно быть, тоже. (Жарнак отрицательно покачал головой.) Просто явились два лишних призрака.
— Это призраки последнего разбора, мелочь пузатая, — усмехнулся Жарнак. — А бывают и настоящие…
— Тихо! — воскликнула Диана, беспокойно озираясь.
— Есть призрак царственный… — продолжал Жарнак. — Когда же он явится тревожить вас по ночам? Я тороплюсь! Вы обещали мне должность коннетабля, когда станете королевой. Но вы не станете королевой, а я коннетаблем, покуда кости старого короля не упокоятся в Сен-Дени. Теперь поле расчищено —
— Думаю, вы правы… Пора действовать.
— Если мы будем дожидаться, когда король вернется в Париж, — все пропало, мадам.
— Довольно об этом, — сказала Диана де Пуатье таким голосом, что ее сообщник понял: она приняла ужасное решение.
Поняв это, Жарнак поклонился.
— Я думаю, — продолжала Диана, — вам стоит повнимательнее следить за Караульным павильоном в парке.
— Караульным павильоном?
— Да, у меня есть причины полагать, что он скоро будет посещать этот павильон по ночам. Вот в одно из таких посещений…
— Довольно, мадам! — сказал Жарнак, поклонился и вышел.
Оставшись одна, Диана де Пуатье погрузилась в зловещие размышления — мы уже заставали ее за этим.
Продумав около часа, она словно очнулась, погляделась в зеркало, поупражнялась перед ним в улыбке и, позвав одну из приближенных горничных, направилась к дофину Генриху. Тот, стоя у окна, зевал и барабанил по стеклу какой-то марш, а его молодая жена Екатерина, окруженная целым штатом свитских дам и кавалеров, слушала, как поэт Клеман Маро проникновенным голосом читает свои баллады.
Когда вошла Диана, Екатерина Медичи изобразила величайшую веселость и пригласила ее сесть рядом с собой. Диана де Пуатье никак не могла бы отклонить эту честь, если бы дофин в эту минуту не заметил ее и не воскликнул:
— А вот и моя Эгерия!9 Подойдите, мадам, я вам расскажу, как мне скучно.
Не обращая уже никакого внимания ни на супругу, ни на Маро, ни на прочее блестящее общество, дофин схватил Диану за руку и усадил рядом с собой, довольно далеко от компании, наслаждавшейся поэзией возле Екатерины.
— Вы скучаете, Анри? — вполголоса сказала Диана. — У меня есть одно предчувствие… Мне только что приснился сон, и я сразу пошла к вам.
— Сон? Расскажите, расскажите, я обожаю, когда рассказывают сны!
— Я видела, что вы печальны смертной печалью.
— Это обычное мое состояние.
— Да, но в моем сне у вас была действительная причина для такой печали.
— Что же за сон?
— Видите ли, я гуляла по парку. Было темно, я была одна, а шла я как будто на свидание с вами…
— Милая Диана!
— Потом я вдруг все ясно поняла про это свидание. Как будто я сильно опаздываю, и изо всех сил заторопилась прийти на место, а было это, сколько помню, в Караульном павильоне в саду. Но как я ни торопилась, а на меня все как будто столбняк нашел…
— Так обычно и бывает в кошмарах.
— Да, но тут стало еще страшнее. Бежать я, стало быть, не могла и начала вас громко звать, и тогда увидела, как вы вышли из-за деревьев, весь бледный, лица на вас нет, рыдаете… Вы прошли мимо меня и сказали: «Случилось великое несчастье: мой отец умер!»