Двуглавый орел
Шрифт:
— Идём! — выкрикнул Поточник сквозь грохот, — давайте, поможете нам их догнать!
Мы вскарабкались наружу и побежали к укрытию, где с десяток солдат под визг ветра старались выкатить "Бранденбургер". Нам как-то удалось удержать и выровнять его, и фельдфебель Прокеш раскрутил пропеллер, а Поточник взобрался на место наблюдателя.
Двигатель взревел, мы все крикнули: "На удачу!", и аэроплан, на каждом крыле которого висело по пять-шесть человек, раскачиваясь как пьяный, двинулся через лётное поле, сначала вперёд, потом в сторону, снова вперёд, и его подхватил ветер. Не тут-то было — как только наземная команда отпустила крылья, жестокий порыв ветра попал под эту хрупкую штуковину снизу и опрокинул её набок.
И через мгновение аэроплан перевернулся и разбился, врезавшись в один из деревянных ангаров. Мы бросились туда и вытащили из-под обломков двух человек, испуганных, но к счастью, невредимых. Гул двигателей теперь постепенно затихал под ударами ветра — атакующие выполнили свою работу и повернули назад, к Триесту, домой. Мы безрадостно огляделись.
Погиб только один человек, но ангар вместе с единственным остававшимся "Ллойдом СII" был разрушен. На лётном поле, как напоминание нашего бессилия, всё ещё дымились усыпавшие его воронки от бомб. Всё это было чрезвычайно унизительно.
Однако, как гласит пословица, нет худа без добра. Одна бомба упала в конце ряда офицерских палаток и уничтожила ту, что стояла рядом с моей. Граммофон лейтенанта Суборича нашли невредимым, но осколок пробил коробку с пластинками.
К моей непередаваемой радости, среди потерь оказалась и пластинка "Спорт и только спорт". Теперь, когда Мицци Гюнтер больше не вопила, на лётное поле Капровидзы снизошла блаженная тишина. Я был почти готов написать письмо в Итальянский авиационный корпус и поблагодарить за предоставленную мне возможность сохранить рассудок.
Потом, когда с 17 сентября снова разгорелись военные действия — началось так называемое Седьмое сражение при Изонцо — пошли осенние дожди. И если бора — это первый из двух стихийных капризов области Карсо, то система стока воды — второй.
Под унылым плато лежал целый скрытый мир гротов и подземных рек. Его оценили только в 1916 году, когда при рытье окопов и укрытий внезапно обнаружилась неизвестная сеть пещер и проходов в известняке. Пока человеческие существа, словно насекомые, толпились на поверхности, сражаясь и умирая, вода терпеливо капала со сталактитов, как и десять тысяч лет назад, спокойно, терпеливо, совершенно равнодушно к империям, королевствам и генералам, втыкаюшим в карты флажки. Однако иногда этот скрытый мир давал о себе знать. Осенью на Карсо проливной дождь лился неделю за неделей, превращая дороги в корыта ржавой красной грязи, в которых с проклятиями барахтались люди и мулы, плетущиеся вперёд с поклажей. А на голой скале большая часть дождевой воды бесследно исчезала, будто её и не было, едва смочив эту сухую равнину.
Проснувшись однажды утром, мы обнаружили на лётном поле Капровидзы сверкающий слой воды. Таинственные подземные озёра, питавшие притоки Виппако, наконец переполнились, и теперь как через переливную трубу избыток воды стекал вниз, в долину.
В те первые недели сентября мы летали нечасто — немного разведки и фотографирования, когда в облаках появлялись просветы, или артиллерийская корректировка, если о том просил штаб армии.
Кроме того, мы выполняли несколько серий бомбардировочных налётов на итальянский тыл по ночам, повреждая тот или иной железнодорожный узел, чтобы попытаться сорвать поставки на фронт.
В этих ночных рейдах была своя магия — очарование тайных железнодорожных прогулок моего детства, когда можно было купить билет и попасть на день в Ольмутц или Тренчин, или даже в Прагу — времени хватало, чтобы выпить лимонада и съесть пару сосисок в станционном буфете. Для нас полеты в основном были безопасны — на этой стадии войны итальянцы не больше других знали о ночных полётах — но на самом деле для врага они тоже не представляли большой опасности.
Совершенно вне зависимости от навигационных проблем, немаловажной причиной почти полной безвредности этих рейдов стало то, что в середине месяца, в отчаянии взглянув на линию графика "Общий вес сброшенных бомб", резко упавшую из-за плохой погоды в начале сентября, гауптмана Краличека внезапно осенило — он мог бы поправить ситуацию, рисуя график не по весу бомб, ежедневно сбрасываемых на вражескую территорию, а по их количеству! Таким образом (как он нам объяснил), если аэроплан вылетает в рейд, допустим, с четырьмя двадцатикилограммовыми бомбами вместо двух сорокакилограммовых, статистическая эффективность рейда одним махом удваивается, а линия графика немедленно взлетает вверх, как ракета.
Все мы вышли после его доклада в чрезвычайно подавленном настроении, зная, что на склад боеприпасов в Марбурге уже отправлена телеграмма, требующая снабдить нас самыми маленькими авиационными бомбами из имеющихся в наличии.
Это были старые пяти — и десятикилограммовые модели, пролежавшие там с 1915 года по причине своей полной бесполезности, поскольку точность попадания бомбы обычно прямо пропорциональна ее весу. Мейерхофер сделал все возможное, умоляя Марбург по телефону утопить весь запас в ближайшей реке и сказать Краличеку, что у них нет ничего меньше двадцатикилограммовых.
Но было уже слишком поздно. Очевидно, офицер артиллерийской службы снабжения, отвечавший за склад, был только рад выгрузить излишки боеприпасов этим идиотам из Капровидзы вместо того, чтобы продолжать учитывать их в собственных ежемесячных инвентаризациях. Вагон с боеприпасами, покрашенный в красный цвет, прибыл на вокзал Хайденшафта на следующий день.
Отныне, рискуя своими жизнями в бомбардировочных рейдах над Италией, мы могли утешаться единственной мыслью — вероятно, на земле никому не причинено никакого вреда. Мейерхофер с сожалением говорил, что наш единственный шанс повлиять на исход войны — если одну из наших мелких бомб угораздит упасть прямо Кадорне на голову.
Первая из моих ночных экскурсий состоялась в третью неделю сентября. Покачиваясь, мы ушли в сторону заката с лётного поля Капровидзы с восемью десятикилограммовыми карбонитовыми бомбами, сложенными на полу кабины, у меня под ногами. Нашей целью был городок Гемона в предгорьях Альп, а задачей — разбомбить железнодорожную станцию, и заодно (хотя это не указывалось явно в инструкциях) вызвать тревогу и отчаяние в итальянском тылу, панику на миланском фондовом рынке, кровоточивость почвы, затмение луны и появление двухголовых телят у коров по всей Ломбардии-Венеции.
Единственная проблема заключалась в том, что, подобно большинству живущих в 1916 году, у нас не имелось ни малейшего опыта ночного пилотирования, как не было и пригодных приборов за исключением ненадежного магнитного компаса и пары приборов для определения высоты полета и угла крена.
Несколькими днями ранее я провел несколько экспериментов с использованием морского секстанта для определения курса по звездам, но даже будучи опытным морским навигатором, каковым себя считал, обнаружил, что действовать без видимой линии горизонта — задача безнадежная, более того, для необходимых вычислений не было ничего, кроме громоздкого "Навигационного альманаха". До секстанта с пузырьковым уровнем и расчетных таблиц оставалось еще двадцать лет, и, говоря откровенно, даже и тогда от них не будет большой пользы. Той ночью луны не предвиделось, так что, в конце концов, лучшее, что смогли сделать мы с Тоттом, это лететь на запад, пока не обнаружим реку Тальяменто, перепутанные рукава которой тускло мерцали под нами в свете звезд, напоминая полуразмотанный клубок серебристой нити.