Двуглавый орел
Шрифт:
— Бога ради, Поточник, зачем мы тогда воюем? Если мы должны выигрывать войну такими методами, тогда я, честно говоря, предпочёл бы сто раз проиграть.
— Ну, так мы и проиграем, нутром чую. Уже слишком много всего против нас, а скоро ещё и американцы прибавятся. Но я тебе обещаю — Германия проиграет эту войну только для того, чтобы в следующий раз подняться и победить. Она пока только в планах, настоящая война, а не это жалкое уродство, война, в которой мы избавимся от кайзеров, краличеков и прочих застольных вояк и сможем драться по своим собственным правилам.
— Думаешь, в этой войне у нас совсем нет надежды на победу?
Он улыбнулся — такой знакомой приятной
— Только между нами, дорогой Прохазка — совершенно никакой. Я ещё зимой 1914 года, когда лежал в госпитале, понял, что Германия уже проиграла. Мы с самого начала совершали слишком большие ошибки, нам с ними не справиться. Мы проиграем через два года, может, через три, враги сейчас для нас слишком сильны. Немецкое верховное командование испробовало всё — огнемёты, отравляющий газ, подводные лодки, и всё такое. Но всегда неудачно.
— По моему опыту, за использование такой дряни, как отравляющий газ, мы заслуживаем поражения.
— Беда не в том, Прохазка, что мы применяли такую дрянь, а в том, что делали это нерешительно. Точно так же, как и воздушные налёты — понемногу, по частям, без плана. — Он наклонился через стол и взглянул мне прямо в глаза. — Лично мне наплевать на использование отравляющего газа или бомбардировок больниц и приютов. На самом деле, будь моя воля, я бы специально в них целился и сбрасывал бы бомбы с отравляющим газом на города, если так надо для дела. Страх - оружие не хуже любого другого, а мирные жители для него — лучшая мишень. Только если мы намерены его использовать, следует это делать максимально эффективно — не булавочные уколы четырьмя-пятью аэропланами против городов с сотнями тысяч человек, а рейды с сотней или тысячей аэропланов против городов в десять тысяч — налететь из голубого неба и улететь спустя пять минут, оставив вместо города пылающее кладбище. И пусть гадают, какой город у нас в меню на завтра. Вот как я понимаю войну — бить безжалостно, жёстко, без предупреждения. Если враг твой оскорбляет тебя — приди ночью, взорви его дом, перережь горло его жене и детям, отрави его собаку. И тогда в будущем он оставит тебя в покое.
Я молчал. Я всегда считал Поточника немного чудаковатым, мечтательным германским поэтом-философом, возможно, с некоторыми странными убеждениями, но в целом — вполне порядочным человеком. Но сейчас он проповедовал это убийственное безумие с убеждённостью вегетарианца-догматика или новообращённого христианина.
Как будто соседский породистый спаниель, всегда игривый и ласковый, внезапно появился с безумно горящими глазами и оторванной детской рукой в зубах. Неожиданно я понял слова Елизаветы, к которым раньше относился несерьёзно — о желании позвать на помощь, когда он стал спрашивать о цвете её сосков.
— Я так понимаю, — сказал я, — что ты сторонник дальних бомбардировок. И планируешь в больших масштабах применять их во второй мировой войне?
— Вовсе нет. Я понимаю, что стратегические бомбардировки могут занять какое-то место в современных боевых действиях, но не главное, только как оружие устрашения. Делай это регулярно, ночь за ночью — и у врага будет время построить укрытия и привыкнуть, как к нашим знаменитым подготовительным обстрелам, которые длятся неделями и лишь позволяют врагу привести в готовность резервы. Нет, меня интересует совсем другой вид воздушных сил — мощные и огромные воздушные формирования, которые будут использоваться как можно ближе к фронту для непосредственной поддержки армии — бои в воздухе силами подразделений, специально созданных для этой цели. Воздушный флот действует в контакте с наземными войсками с помощью радиосвязи и используется, чтобы уничтожить любые силы врага перед
— А ты не думал, что наземным подразделениям будет тяжеловато носить рации?
— Не в моей будущей германской армии. На этой неделе я читал в отчёте разведки, что британцы при Анкре использовали бронированные гусеничные трактора. Только эти самодовольные идиоты пренебрежительно отзываются о них, как о "малозначимых механических игрушках". Нет, если я что-нибудь в этом понимаю, это не игрушки. Это и есть война будущего — колонны бронированных машин с рациями для вызова флота аэропланов — летающей артиллерии. И больше не нужно тратить девять дней бомбардировок и двадцать тысяч жизней, чтобы захватить один квадратный километр. Мы победим скоростью и беспощадностью, а так же сохраним завоеванное. Хоть это и латынь, но девиз хороший — пусть ненавидят, лишь бы боялись.
— И ты сам возглавишь Германию в этой твоей войне?
— Нет, не я. Ни Людендорф, ни кайзер Вильгельм, ни дом Гогенцоллернов. Нет, десять, двадцать, а может, и тридцать лет диктатор будет подниматься из немецкого народа, чтобы возглавить нас и привести к окончательной победе. Но вот что я скажу — думаю, это будет не немец из жирного, самодовольного, пивного сердца Германии, а кто-то из пограничных земель, вроде меня, оттуда, где знают, что, на самом деле значит быть немцем.
Возвращаясь тем вечером в свою палатку, я чувствовал себя подавленным. Весь мир сошёл с ума? Бомбардировки для запугивания, цвет женских сосков и кайзер из народа — всё это сейчас смахивало на военный психоз. У входа в свою палатку я увидел лейтенанта Суборича, вылезающего из штабной машины. У него была забинтована рука, но в остальном он выглядел вполне довольным собой. Я поздравил его с возвращением и спросил, как там Зверчковски. Суборич сыто и самодовольно ухмыльнулся.
— Ну, он в порядке. Его отправили в гражданскую больницу, в Триест. Я ходил в медпункт, повидаться с ним. Вот... — он порылся в бумажном пакете, — потом выкроил пару часов, прежде чем получил машину, чтобы вернуться сюда. Я заходил в музыкальный магазин и нашёл вот это. Она у них была последняя.
В сумерках блеснула чёрная пластинка. Я с замиранием сердца взглянул на этикетку. Это были Мицци Гюнтер и Губерт Маришка, поющие дуэтом "Спорт и только спорт" из оперетты "Наконец одни" Франца Легара.
Глава одиннадцатая
В последние недели сентября 1916 года существование эскадрильи 19Ф находилось под вопросом, но по поводу продолжения войны никаких вопросов не было. С 17 сентября на Карсо снова разгорелись бои, итальянцы почувствовали себя достаточно сильными, чтобы метр за метром продолжить своё кровавое продвижение к Триесту. Погода ненадолго прояснилась, поэтому оба исправных аэроплана эскадрильи 19Ф 25 сентября направлялись на очень важную фоторазведку.
Миссия заключалась в фотографировании леса у Градиски, где, как стало известно, прятали большое корабельное орудие, установленное на железнодорожной платформе. Эту пушку — как минимум, тридцатисантиметровую, по докладам разведки — доставили на прошлой неделе, и теперь она причиняла много бед нашим войскам на Карсо. В народе орудие прозвали "Waldschani" — "Лесной человек" на венском диалекте. Примерно каждые три минуты, днем и ночью, оно посылало снаряды, рвавшиеся на дорогах позади Фажти-Хриб, посреди колонн снабжения — людей и мулов, карабкающихся по красной грязи.