Двуглавый орел
Шрифт:
Не припомню использования такого названия, хотя, оглядываясь назад, считаю его вполне уместным, а лакированный красновато-коричневый фюзеляж действительно выглядел как гроб. Я помню только одно прозвище, хотя его нечасто так называли: "Spinne", или "Паук". В конце концов, обычно имена предназначаются для людей или вещей, к которым мы испытываем хотя бы проблеск привязанности, а те, кто летал на "КД", разумеется, ничего подобного чувствовать не могли. Мы в молчании проделали обратный путь к палатке-столовой. Оба пилота-перегонщика уже находились там, и денщики угощали их напитками, как двоих выживших в железнодорожной катастрофе — невредимых, но всё ещё находящихся в состоянии сильного шока. Один из них был венгр, если я правильно помню, по фамилии Терчетани, другой — поляк Романович. Лицо последнего всё ещё могло посоперничать в белизне с мелом, он дрожащей рукой наливал себе очередную порцию шнапса.
— Пресвятая матерь божья, — сказал он, — пойду завтра в окопы добровольцем. Куда угодно — в штурмовой батальон, огнемётчики, в газовую, в похоронную команду — мне плевать.
— Что, все настолько плохо?
— Плохо? Господи Иисусе, я в жизни не летал ни на чем подобном. Даже «Авиатик», прозванный «кресло-качалка», и то лучше. Это просто катастрофа. Впервые я поднялся на нем в воздух вчера днем, и он сорвался в штопор на высоте две тысячи метров. Мне удалось выровнять его прямо у самой земли, один бог знает как. Он как змея петляет из стороны в сторону, а при посадке... Не знаю, как мне удалось не опрокинуться через голову, как бедняге Белонеку. Мы вылетели из Марбурга вполне неплохо, по крайней мере, эта свинья высоту набирает прилично, но только отлетели от аэродрома, как аэроплан Метцгера без всякой причины сорвался в штопор.
— Может, это случилось из-за проблем на взлёте?
Романович мрачно ухмыльнулся и залпом допил шнапс.
— Да, можно и так сказать. Только для Метцгера на этом все проблемы навсегда закончились. Бедный малый спикировал прямо в землю и вознесся на небо, как фейерверк — "пополнил ряды ангелов", как говорят у нас дома.
— А почему вы не повернули назад?
— Выбора нет, старик, приказы и всё такое. Понимаете, мы с Терчетани были в 14-й эскадрилье на Украине. В этом году у нас там случились проблемы с другим летающим недоноском, приснопамятным "Авиатиком BIII", известным как "кресло-качалка" или "ярмарочные качели". Эта штука убила так много наших ребят, что в конце концов у нас случился небольшой бунт, или, как это дипломатично называют офицеры, "массовый отказ выполнять свой долг", и мы заявили, что летать на нём больше не будем. Подразделение расформировали, а нас всех отправили в другие эскадрильи. Мы офицеры, а не рядовые, поэтому нас не могли расстрелять или сослать в штрафной батальон. Но говорю вам, мы меченые. Ещё один отказ выполнять свои обязанности — и нас ждут большие неприятности, не сомневайтесь.
— Как думаете, из этого "КД" получится боевая машина? — спросил Поточник.
Романовичу этот вопрос показался очень забавным.
— Я считаю, эта машина займёт прочное место в кратких хрониках воздушной войны — итальянцы либо подумают, что мы все рехнулись, и прекратят воевать, либо тоже врежутся в землю, преследуя нас. Вот тут... — он порылся в карманах кителя, — моё завещание, заверенное и подписанное. Будьте другом, оставьте его на хранении в канцелярии, ладно? А что до моего личного имущества — можете его продать, чтобы не беспокоиться с отправкой назад в Марбург.
На следующее утро, когда туман над долиной рассеялся, остатки эскадрильи 19Ф поднялись в воздух с лётного поля Капровидзы в сопровождении несуразного эскорта из двух "КД". Я сидел в ведущем аэроплане, с Тоттом в качестве пилота, а Поточник и лейтенант Суборич следовали за нами в другом исправном "Бранденбургере".
Над долиной Виппако стелились низкие облака, но офицер метеорологической службы заверил нас по телефону, что к западу от Изонцо они быстро рассеиваются, уступая место осеннему солнцу — идеальные условия для фотографирования. Аэропланы монотонно гудели, кругами набирая высоту. Мы вошли в облако примерно на тысяче метров и вынырнули из него на двух тысячах, чтобы выровняться с нашим эскортом.
Мы увидели, как два "КД" внезапно вынырнули из пушистого белого ковра облаков. Потом они встали в строй по обе стороны от нас и примерно на пятьдесят метров выше. Я с тревогой наблюдал за ними со своего места за пулемётом. Определённо, летели они как-то странно.
Я представил, как Терсетани и Романович сидят в кабинах, сжимая штурвал побелевшими от напряжения пальцами, и ждут первого признака крена, предвещающего неизбежный штопор и крушение. В который раз я порадовался, что независимо от опасностей фронтовой авиации двухместный "Бранденбургер" был, по крайней мере, простым и послушным старым вагоном, без особых недостатков, прочным и снисходительным к капризам пилотирования.
Я помахал им рукой, но они не ответили, думаю, в основном потому, что слишком боялись потерять управление. Во всяком случае, кажется, они справлялись с аэропланом лучше, чем вчера. Возможно, пилоты, летавшие раньше только на двухместниках, стали немного привыкать к "КД".
Кажется, они уже набрали достаточную скорость. Мы летели на семи восьмых мощности для набора высоты, но эти два "КД", казалось, шли совсем легко, примерно на трёх четвертях, судя по выхлопу, который на высоких оборотах обычно становится чёрным. Возможно, в конце концов всё сложится не так уж плохо.
При пересечении Монте-Косбана, немного севернее Гёрца, нас встретил неприцельный зенитный огонь. Как и собирались, мы сделали широкий круг над городом Кормонс и подошли к Градиске с тыла. Пока никаких признаков вражеских аэропланов. Мы летели на высоте три тысячи метров над целью — впереди Тотт и я, за нами — Поточник.
Наши фотокамеры охватывали один и тот же район, но эту операцию сочли настолько важной, что решили проводить её двумя аэропланами, на случай, если одному не удастся вернуться. Я, как ни старался, не смог разглядеть в лесу под нами никаких признаков пушки на железнодорожной платформе, только ветку железной дороги, отходящую от основной линии в лес.
Но это была не моя забота — мне следовало поработать с камерой, привезти в Хайденшафт не меньше двадцати фотопластин и передать их экспертам разведки, у которых есть лупы и стереоскопические приборы, чтобы точно определить, где притаился "Вальдшани".
Пару минут мы, как было приказано, кружили над целью, потом я выстрелил зелёной сигнальной ракетой в знак того, что мы закончили. Поточник покачал крыльями в ответ, и мы все — два "Бранденбургера" и эскорт, кружащийся над ними — развернулись, собираясь дать газ и рвануть домой. До сих пор нам всё сходило с рук, и конечно, сейчас должны были появиться итальянцы.
Будучи по натуре довольно подозрительным, я изрядно беспокоился из-за того, что нам удалось пролететь над целью и совершенно открыто заниматься фотографированием, не вызвав ни единого выстрела зенитного орудия снизу.
Едва мы пересекли Изонцо, как выяснилось, что всё это и в самом деле было слишком хорошо, чтобы быть правдой — из-за клочкастого облака на нас ринулись три "Ньюпора". Я бросил фотокамеру и встал наготове за Шварцлозе, надеясь, что патрон не заклинит, как в прошлый раз. Помню, я подумал, что не стоит торопиться стрелять, уверенный в мастерстве Тотта как летчика, и нужно обороняться, лишь когда покажется цель. Реальная надежда на спасение заключалась в том, чтобы набрать хорошую скорость в пикировании и обогнать итальянцев — всё-таки, мы находились недалеко от нашей линии фронта.