Двуглавый орел
Шрифт:
Заранее лавируя и уворачиваясь, чтобы сбить им прицел, мы бы только потеряли скорость, и тогда нас будет легче подловить. Итальянцам надо было приблизиться на тридцать метров или даже меньше, чтобы уверенно поразить цель, а в их пулеметных магазинах только около пятидесяти патронов...
Так я думал, пытаясь подбодрить сам себя, пока к нам приближались три знакомых контура. Однако, как бы то ни было, ничто не способно успокоить человека, которому вскоре придётся стоять во весь рост лишь за тонкой фанеркой фюзеляжа в качестве защиты, в трёх тысячах метров над землёй, лицом к лицу с пулемётом противника, на расстоянии меньшем, чем длина палисадника у большинства обывателей.
Дело в том, что в воздушном бою, в отличие от подводной атаки, всё происходит очень быстро. Мне это всегда казалось похожим на наркоз перед операцией— последняя мысль, когда в него входишь, первая, с которой приходишь в себя, а пара часов между ними каким-то образом теряются. Что-то очень похожее произошло тем утром над Изонцо — отчаянная и жестокая суматоха очередей и маневрирования, длившаяся, наверное, не более минуты.
Итальянцы пытались разделить нас, стремясь наброситься на один аэроплан и добить, как волки отделяют оленя от стада и загоняют его, так что нашей главной задачей было сохранять строй и прикрывать друг друга. Чуть выше пронёсся "Ньюпор" с "КД" на хвосте — как оказалось, это Терчетани пытался поразить цель. Я заметил, как Терчетани несколько раз выстрелил, но потом его пулемёт, должно быть, заклинило.
Во всяком случае, когда он оказался в поле зрения позади нас, я увидел, что он прервал атаку и теперь стоял на коленях, наполовину высунувшись из кабины, управляя аэропланом ногой и стуча кулаком по обтекателю пулемёта, пытаясь сбить его и добраться до оружия. Ему это не удалось. Я в ужасе наблюдал, как его аэроплан внезапно накренился и вошёл в штопор. Последнее, что я увидел тогда, всё ещё стоит перед глазами семьдесят лет спустя — дико размахивая руками и ногами, он несся навстречу смерти на скалы Карсо в трёх тысячах метров под нами. У нас не было времени горевать о нём — мы пытались спастись сами, со стороны солнца к нам приближался "Ньюпор". Ослеплённый лучами светила, я развернул пулемёт и ощутил, как он затрясся и загрохотал в моих руках, когда я нажал на спуск. Противник целился в мальтийский крест у нас на боку, и фюзеляж прошили пули.
Но мы выжили. "Ньюпор" промчался мимо, прямо под хвостом, и я дал по нему еще одну очередь. Итальянец зашёл с другой стороны, я опять выстрелил. Я видел его достаточно долго и успел разглядеть эмблему — чёрного кота на фюзеляже. Потом он внезапно скрылся за струей дыма и хвостом яркого красно-жёлтого пламени.
"Ньюпор" накренился и, кувыркаясь, полетел вниз, оставляя за собой спираль дыма, огонь лизал крепления крыльев, приближаясь к хвосту. Я запоздало сообразил, что только что сбил майора Оресте ди Каррачоло, Чёрного кота Италии.
Все это случилось за мгновения, хотя до сих пор я вижу все произошедшее ярко и отчетливо, словно во сне. У нас не было времени поздравлять друг друга с победой. Мы могли только возблагодарить удачно расположившиеся звезды и со всех ног удирать домой. В конце концов, мы и Поточник пересекли границу, кружась вокруг "КД" Романовича словно чибисы, защищающие неоперившегося птенца от ястребов: нелепая до абсурда ситуация, когда конвоируемые в итоге сопровождают обратно аэроплан, который предположительно должен сопровождать их.
"Ньюпоры" оставили нас в покое только после того, как мы достигли Дорнберга и оказались под прикрытием собственных зенитных батарей.
Пока мы скользили вниз по направлению к летному полю Капровидзы, у меня наконец-то появилось время, чтобы позволить себе роскошь пораскинуть мозгами. Последние десять минут или что-то около того мною в основном руководили инстинкты, основанные исключительно на ощущениях спинного мозга. Но сейчас светило солнце, вокруг царило полное спокойствие, за исключением непрерывной вибрации воздуха, а война как будто не существовала вовсе.
Лишь закопчённое дымом лицо, пропускающие солнечный свет дырки от пуль в фюзеляже, да раскалённый ствол пулемёта, отсвечивающий синевой после интенсивной стрельбы, напоминали, что недавние события не были чем-то вроде короткого и ужасного ночного кошмара. Я взглянул вниз, на фотокамеру, и обрадовался, что она уцелела. Мы потеряли один аэроплан, но выполнили миссию. Ах да, ещё мы сбили майора ди Каррачоло. Я неожиданно вспомнил об этом, сначала с удивлением, потом меня переполнил ужас при воспоминании, каким я видел его в последний раз — в огне и падающего в штопор. Война есть война, и я предпочитал, чтобы это случилось с ним, а не с нами, но всё же отплатить благородному врагу за великодушие, сжигая его живьём, казалось мне подлым.
Я надеялся, что, возможно, он был уже мёртв, когда "Ньюпор" стал падать, может, убит моей пулей, выстрелом в голову. Но я достаточно знал о войне в воздухе, чтобы усомниться в этом. Может быть, он умирал с обожжённой огнём и пузырящейся кожей, изо всех сил стараясь посадить аэроплан.
Или ему удалось освободиться от ремней и выброситься наружу, пережить примерно минуту ужаса, прежде чем разорваться, как кровавая бомба, на беспощадных камнях? В любом случае — ужасный конец. В те дни, до появления парашютов, смерть в огне была затаенным страхом для всех нас. Я носил с собой пистолет не для защиты, а чтобы избавить себя от страданий, если попаду в ловушку в горящем аэроплане. Я надеялся, что Каррачоло смог воспользоваться своим, если до этого дошло.
Около полудня мы приземлились в Капровидзе. Мы сдали коробки с фотографическими пластинами, сделали устный доклад, а потом я отправился прямиком в свою палатку, спать. Меня никогда не переставало удивлять, как воздушный бой, обычно длящийся несколько секунд, истощает запасы нервной энергии, которой хватило бы на несколько месяцев нормальной жизни.
Я снимал лётный комбинезон, когда в палатку просунул голову Петреску и почтительно отрапортовал, что в канцелярии меня просят к телефону. Я устало поднялся с походной койки. Какого чёрта им ещё нужно? Неужто это идиоты не могут хоть на час оставить меня в покое? Подняв лежащую на столе адъютанта телефонную трубку, я обнаружил, что это офицер из штаба Седьмого корпуса в Оппачьяселле.
— Это вы сбили итальянский одноместник над Фаджти-Хриб с час назад?
Я ответил, что, насколько мне известно, да, я имел такую печальную честь. Я ждал, что он скажет, где упал самолёт, и предложит какие-то обгоревшие обломки в качестве сувениров — должен признаться, у меня не было желания обладать подобными трофеями. То, что за этим последовало, оказалось для меня большой неожиданностью.
— Ну так вот, пилот здесь, у нас в штабе, его зовут майор Каррачоло, что-то вроде того, и как я понимаю, он весьма известная личность.