Двуглавый орел

Биггинс Джон

— А что с ним не так?

— Не могу точно сказать. Он умен, как ты и сказал, красиво говорит. Очень вежливый и любезный, когда хочет таким быть. Но что-то с ним не так. И в конце концов я пришла к выводу, что у него с головой не всё в порядке. Может, дело в ранении в голову, а может, он был таким и раньше, я даже не знаю.

— У вас это было серьезно?

— Ну да, по крайней мере, я сначала им очень увлеклась. Пациенты в нас влюбляются, в нашей работе это профессиональный риск. Обычно за неделю мне делали не меньше трех предложений, пока я не вышла за тебя замуж и не получила это защитное кольцо. Но он для меня был особенным.

Дело в том, что это он меня отверг, а не наоборот.

— И как это произошло?

— Это случилось однажды вечером, в парке. К тому времени он уже стоял на ногах, в военной форме вместо больничного халата. Я как раз сменилась с дежурства, и мы сидели и болтали о разных пустяках. И через некоторое время заговорили об обручении. Мы не пылали страстью, скорее, просто нравились друг другу. Если он и казался немного странным, я объясняла это тем, через что ему пришлось пройти, и думала, что могла бы провести свою жизнь рядом с ним. Мы перешли к разговору о браке, о том, чем хотели бы заниматься после войны, и я решила, что он собирается сделать мне предложение. И тут он у меня спросил... нечто очень необычное.

Она остановилась.

— И что он такое сказал?

— Ой, это такая глупость, мне так неловко об этом говорить... Пожалуйста, не спрашивай.

— Что же это было?

— На самом деле, это так нелепо, что я даже сейчас не думаю... Ну, мне просто смешно даже вспоминать об этом.

Теперь я уже был страшно заинтригован и умирал от любопытства.

— Прошу, скажи мне, Лизерль, что он спросил? Я не отстану, пока не узнаю. Между мужем и женой не должно быть секретов. Я же рассказал тебе обо всех старых любовных интрижках, когда ты попросила.

— Ой, ну если тебе так нужно знать... — Она почти задыхалась, пытаясь подавить смех. — Этот идиот спросил, какого цвета у меня соски. Ну вот, смотри, я краснею, даже просто рассказывая тебе об этом.

— Боже правый, с чего он у тебя такое спросил?

— Должна сказать, меня это тогда слегка озадачило. По существу, я какое-то время даже не знала, что и ответить — настолько была ошарашена. "Дурачок, — сказала я, как только мне удалось подавить смех, — ну нельзя же задавать приличным девушкам такие вопросы. И с какой стати тебе это нужно знать? У тебя что, хобби такое? И вообще, что ты имеешь в виду под цветом? У большинства женщин, я думаю, соски более или менее розового цвета, так что вряд ли конкретный оттенок имеет большое значение". Но он не унимался: уселся, пристально глядя мне в глаза, весь такой серьёзный, и спросил: — "Да, но они тёмно-розовые или светло-розовые?"

— Чего же этакого он добивался?

— Да, я тоже об этом задумалась. Я даже уже собралась звать на помощь, вдруг он совсем рехнулся и сейчас набросится на меня. Но как только я пришла в себя, он снова задал этот вопрос, и я ответила, что хоть у меня по-настоящему и не было возможности сравнить — в монастыре мы мылись в нижних рубашках — если ему, на самом деле, интересно, думаю, они у меня совсем темные, я ведь наполовину румынка, и кожа у меня довольно смуглая. Тогда этот идиот выпрямился и кивнул сам себе, словно говоря — так я и думал, а потом объявил, что мы никогда не сможем пожениться. "Почему?" — спросила я. "Потому, что научно доказано, темные соски у женщины — это признак латинского, а возможно, даже еврейского происхождения. Настоящий чистокровный немец никогда не допустит разбавления своей крови путем смешения с другими расами. У женщин чистой нордической расы соски всегда светло-розовые".

— Понятно. И что ты на это ответила?

— Плакать я не стала. Когда оправилась от удивления, просто рассмеялась и сказала ему, что он либо шутит, либо совсем чокнутый, и что в обоих случаях я не желаю иметь ничего общего с человеком, который сортирует род человеческий по крови, подобно заводчику скаковых лошадей. В общем, я сказала, что, если ему нужна племенная кобыла германской породы с крупом во всю стену и блондинистыми прядями, закрывающими розовенькие соски, то лучше пусть даст объявления в газеты Зальцкаммергута. Вот ведь нахальный ублюдок! И что плохого, кстати, в еврейской родословной? Не знаю, есть ли это во мне, но в семействе Братиану было понемногу всякого, так что не удивилась бы, если бы нашлось и это.

Я немного поразмыслил.

— Да, пожалуй, это действительно выглядит странновато, Лизерль. Но это еще не окончательное доказательство безумия. Все мы в каком-то смысле безумны, и я часто замечал, что даже самые рассудительные люди порой имеют о чём-нибудь странное мнение. Когда я впервые вышел в море юнгой, наш старый капитан Славец фон Лёвенхаузен был отличнейшим моряком, о встрече с которым можно только мечтать, мы готовы были идти с ним хоть на край света. Но он был помешан на том, чтобы экипаж сбривал волосы на ногах — заставлял нас это делать каждый месяц, считая это профилактикой малярии.

— Да, я понимаю. Но все же думаю, что Поточник совсем ненормальный. В нынешней Германии так много странных людей — местные политики, и власти, и поклонники Вотана, и солнцепоклонники, и вегетарианцы, и поборники расовой чистоты — что на них и внимания уже не обращаешь. Но знаешь, если такой неглупый человек, как Светозар фон Поточник, может всерьез верить, что ценность личности определяется цветом сосков, значит у нас нет надежды. Говорю, тебе, он сумасшедший. Я это и раньше подозревала, но не обращала внимания на своё чутьё. А к нему весьма полезно прислушиваться. И через неделю я встретила тебя.

Она обернулась ко мне.

— Тебе ведь не важен цвет моих сосков, да, Отто? Уверена, у тебя было много возможностей для сравнения.

— Любовь моя, если они твои — пусть будут хоть зеленые или синие, мне все равно.

Мы продолжили прогулку, и она прижалась ко мне.

— Ты такой милый. Я так и знала, что ты что-то такое скажешь.

Мы отправились в Вену в последний день августа. Мы решили, что Елизавета подаст заявление об уходе из госпиталя через месяц и переедет жить в квартиру моей тети Алексии на Йозефсгассе. Я же собирался вернуться к летной службе и надеялся, что цугфюрер Тотт, "Зоська" и Пресвятая Богородица общими усилиями смогут удержать нас в воздухе. Так что мы попрощались с моим отцом.

Он не обратил внимания на наш уход, поскольку склонился над картой мира, расстеленной на обеденном столе, и погрузился в изучение брошюры о планах Германии построить гигантский судоходный канал через Кавказ и Гиндукуш к верховьям Ганга, чтобы корабли могли проходить от Роттердама до Калькутты напрямую.

Он поинтересовался моим профессиональным мнением морского офицера об этом проекте и остался весьма недоволен комментарием, что это довольно дорогой способ избежать морской болезни.

Мы взяли фиакр до вокзала и поймали местный поезд до узловой станции Ольденберг, где сели на экспресс Краков-Вена.