Дьявольские повести
Шрифт:
Сирень! Разве она не то же, что лилии в трауре? Да, нам пришлось совершить все кощунства, пойти на все мелкие и низкие уловки, без которых не изобразить смирение и покорность: мы ведь должны были сохранить для наших друзей Туфделис, их сборный пункт и убежище, кроткое и безобидное, как его название, [361] замок, казавшийся приютом невинности, где на фоне развевающихся женских платьев были почти незаметны мужчины и оружие. Если не считать садовников, в Туфделисе жили только женщины. Они нам и прислуживали.
361
Touffedelys, написанное раздельно: touffe de lys, означает по-французски «пучок лилий».
Ценой всех возможных предосторожностей и кокетливой
Арест Детуша стал единственным исключением из правила. Однако вожаки, понимавшие, насколько опасно многолюдное сборище, тут же попридержали своих людей. Когда весь край против вас, воевать малыми отрядами предпочтительней, чем крупными. Первые — решительней, их удары — сосредоточенней и мощнее, действия — более быстры, передвижения — более скрытны. Для похищения Детуша было достаточно немногих, и люди, которых для этого отобрали, не задумываясь вырвали бы его из-под ножа гильотины или из пасти ада. Это были те, кого позднее прозвали Двенадцатью и чьи имена так растворились в этом собирательном прозвище, что теперь их никто не помнит.
— Совершенно верно, — подтвердил заинтересованный г-н де Фьердра, разведя колени и тут же вновь скрестив свои оленьи ноги в форме буквы X. — Мы в Англии не слышали ни одной из этих фамилий, верно, аббат? Сам Сент-Сюзан их не знал.
— И когда та, что рассказывает вам эту историю у камина в маленьком уснувшем городишке, упокоится под крестом на валоньском кладбище, — уже никто не напомнит об этих забытых именах. Те, кто их носил, были слишком горды, чтобы сетовать на несправедливость или глупость судьбы.
Ни Эме, которая, как видно вам даже отсюда, поглощена мыслями не столько о вышивке, сколько о своем господине Жаке, ни Сента и Юрсюла де Туфделис не перечислят вам имена всех Двенадцати. А я могу, потому что знаю их. После же моей смерти, — добавила эта веселая уродина, став в своем меланхолическом энтузиазме почти красавицей, — до тех пор, пока я окончательно не рассыплюсь во прах, их имена, заслужившие, но не стяжавшие славу, сможет узнать каждый, кто вскроет могилу: он найдет их у меня в сердце.
5. Первая экспедиция
От Авранша замок Туфделис, — продолжала м-ль де Перси после краткого взволнованного молчания, которое почтительно соблюли те, кто ее окружал, — находился в трех часах пути для хорошего ходока. Окруженный со стороны города лесными массивами, где так легко растворялись шуаны, чтобы вновь сойтись затем где-нибудь на поляне, а с другой стороны зыбкими дюнами, по-местному наносами, упирающимися в море и скалы, высокие и узкие просветы между которыми частенько служили спасительными гаванями для Детушева челнока, наш замок, прикрытый и морем, и лесом, был, вполне естественно, выбран Двенадцатью точкой отхода или бегства после задуманной ими экспедиции, и они собирались переправить туда шевалье Детуша, если его удастся вызволить.
— Но имена, мадмуазель, имена! — воскликнул г-н де Фьердра, от любопытства и нетерпения постукивая по паркету ногой в гетре.
— Имена, барон? — переспросила рассказчица. — Не думайте, что я намерена их от вас утаить. Напротив, я счастлива их назвать. В войне, на которой мы высказали себя такими возвышенными простофилями, было и без того столько анонимов и псевдонимов, что с меня довольно, черт побери! Поверьте, если бы вы меня не торопили, всем двенадцати и без того нашлось бы место в истории, которую я рассказываю. Но коль скоро вы настаиваете, я перечислю вам их имена, словно зерна драгоценных четок, которые после меня никто уже не переберет. Вот слушайте. Это были Ла Валени, или, как произносили крестьяне, Ла Варенри, Ла Бошоньер, Кантийи, Бомон, Сен-Жермен, Ла Шапель, Кампион, Ле Планке, Дефонтен и Винель-Руайаль-Онис, которого звали просто Винель, но который добавлял к своей фамилии Руайаль-Онис [362] по названию полка, где раньше служил. Это и все, считая, конечно, Жюста Лебретона и господина Жака. Как и господин Жак, чье подлинное имя затерялось в тени его боевого прозвища, все они выступали под кличками, чтобы скрыть свои истинные имена и не отправить на гильотину матерей и сестер, оставшихся дома по старости или слабости и не имевших возможности воевать плечом к плечу с мужчинами, как это делала я.
362
То есть Королевский Онисский (франц.). Онис — в дореволюционной Франции провинция с центром в городе Ла-Рошель.
При этих именах, — хотя они отнюдь не все были дворянскими, — произнесенных с таким глубоким чувством, что оно почти сообщило старой деве, увенчанной желто-сиреневым шелковым бочонком, величественный вид музы истории, аббат де Перси и г-н де Фьердра, повинуясь древнему инстинкту, сделали одинаковое движение. На них не было шляп и они не могли обнажить голову, но, услышав имена героев, склонили ее, словно приветствуя равных себе.
— Клянусь сказочным клевом! — воскликнул барон де Фьердра. — По-моему, я слыхал многие из этих имен, мадмуазель! И мне, — добавил он, внезапно погружаясь в мечтательность и словно продираясь сквозь заросли воспоминаний, — и мне сдается даже, что я, не помню уж где, встречал кое-кого из тех, кто носил такие имена. Ла Варенри, Кантийи, Бомон — да, я их знавал. Помню, когда я встретился с ними, ни они, ни окружающие ни словом, ни намеком не дали мне понять, что передо мной смельчаки партизаны, вызволившие Детуша… Но прошу прощения, мадмуазель, — спохватился он. — Выходит, героев-шуанов было не двенадцать, а тринадцать: вы же не упомянули в их числе себя, а ведь вы были с ними?
— Нет, — возразила старая хронистка, запечатлевавшая события без помощи перьев, а только голосом, — меня среди них не было, господин де Фьердра. Я участвовала не в первой экспедиции Двенадцати, а лишь во второй, и вы скоро узнаете — почему, если позволите мне продолжать.
В успехе первой сначала никто не сомневался. Мы рассчитали, что гарнизон Авранша состоит из того батальона, который взял Детуша в плен и препроводил его в тюрьму этого города, ближайшего от места, где неприятель застиг врасплох и захватил бесценный приз — нашего шевалье, потому что, клянусь своей добродетелью, говоря о Детуше, который для короля Франции один стоил тогда целого линейного корабля, ей-богу, можно употребить слово «приз». Детуш был не просто добычей, а именно призом. Жюст Лебретон ломал себе голову, пытаясь понять, как сумели схватить этого Самсона без Далилы, эту Осу, этот блуждающий огонек. Но факт есть факт. Детуша взяли. Жюст рассказывал, что видел, как его принесли в Авранш посреди батальона синих, сомкнувшихся с заряженными ружьями вокруг пленника. Не просто в наручниках, а в кандалах, с наложенным на губы штыком, кровенившим ему уголки рта, он лежал на жестких носилках, составленных из ружей, к стволам которых его привязали сабельными портупеями, и сходил с ума от ярости не столько от всех этих пыток, сколько от того, что по лицу его хлопало ненавистное знамя Республики: для вящего унижения наглецы синие укрепили его полотнище над грозным челом шевалье. Конечно, подобные люди ожесточенно воспротивились бы попытке отобрать у них добычу, но с ними были только отделение жандармов да Национальная гвардия, плохо вооруженная и, по слухам, насчитывавшая в своих рядах немало роялистов.
Но больше всего надежду на успех подогревало в нас то, что назавтра в Авранше должна была состояться большая бычья и конская ярмарка, на которую лье за двадцать со всей округи в этот чистенький городок соберутся толпы людей, которые составят вместе с животными одну плотную массу, что весьма затруднит полицейский надзор и страшно усугубит беспорядок, а на него-то и рассчитывали шуаны при похищении. Задача действительно сводилась к тому, чтобы затеять драку, а это штука настолько заразительная, что в конце концов ее неистовый всеэлектризующий вихрь втягивает в себя даже самых спокойных. План Двенадцати вскорости был готов. Они поодиночке покинули Туфделис и лесами добрались до Авранша. Чтобы остаться незаподозренными и неопознанными и обмануть неусыпные глаза шпионов Республики, они решили войти в город опять-таки поодиночке и с разных направлений под видом зерноторговцев, надев их белые куртки и большие шляпы, известные под названием «крышки от чанов» и затеняющие лоб, как мгла в пещере. Лица себе они присыпали мукой.
«Раз уж нельзя прицепить белые кокарды, пусть она заменяет нам их, чтобы можно было опознать друг друга в толпе», — заметил Винель-Руайаль-Онис.
Прихватить с собой карабины и ружья было, разумеется, невозможно, однако кое-кто из Двенадцати сунул за пояс под белую куртку ножи и пистолеты, но, главное, у каждого от плеча до бедра свисал кнут зерноторговцев, которым почти всегда приходится погонять двух-трех груженных мешками с мукой лошадей, а кнут — страшное оружие: рукоятка из обожженного для прочности терновника, ремень длиной в шесть пядей, сплетенный из узеньких полосок кожи и прорезающий тело с первого же удара. У каждого была привычная руке любого нормандца ясеневая нога — нормандский посох-дубинка, с которой люди такой хватки и отваги способны — разрази меня Бог, если лгу! — взять в лоб батарею.