Дьявольский вальс
Шрифт:
– Пожалуйста. – И я сел прямо напротив фруктов.
– Могу вам предложить что-нибудь выпить?
– Нет, благодарю.
Она села против меня, прямая и молчаливая.
За то время, пока мы шли из холла, ее глаза наполнились слезами.
– Сочувствую вам в вашей потере, – произнес я.
Она вытерла пальцами глаза и села еще прямее.
– Спасибо, что пришли.
Молчание заполнило комнату и, казалось, сделало ее еще холоднее. Миссис Эшмор вновь вытерла глаза и сложила руки на коленях, сплетя пальцы.
– У вас красивый дом, – заметил я.
Она подняла руки в беспомощном жесте.
– Не знаю, что теперь с ним делать.
– Вы давно живете здесь?
– Всего год. Он давно принадлежал Лэрри, но до этого мы никогда здесь вместе не жили. Когда мы переехали в Калифорнию, Лэрри сказал, что он должен стать нашим домом. – Она пожала плечами, вновь подняла руки, но уронила их на колени. – Слишком большой, просто до смешного... Мы поговаривали о его продаже... – Она покачала головой. – Пожалуйста, угощайтесь.
Я взял яблоко и надкусил его. Наблюдение за тем, как я ем, казалось, успокаивало ее.
– Откуда вы приехали?
– Из Нью-Йорка.
– Доктор Эшмор жил раньше в Лос-Анджелесе?
– Нет, но он приезжал сюда ради торговых сделок – у него было много домов. По всей стране. Это было... именно его дело.
– Покупка недвижимости?
– Покупка и продажа. Вложение капитала. Он даже недолго владел домом во Франции. Очень старым. Замком. Какой-то герцог купил его и рассказывал всем, что на протяжении сотен лет этот дом принадлежал его семье. Лэрри смеялся – он ненавидел всякую претенциозность. Но ему нравилось продавать и покупать. Ему нравилась свобода, которую приносила сделка.
Мне было понятно подобное чувство, ведь я сам смог достичь некоторой финансовой независимости, воспользовавшись поднятием спроса на землю в середине семидесятых. Но я действовал на значительно более низком уровне.
– Наверху, – продолжала женщина, – все пусто.
– Вы живете здесь одна?
– Да. Детей у нас нет. Пожалуйста, возьмите апельсин. Он с дерева, которое растет на заднем дворе. Очень легко чистится.
Я взял апельсин, снял кожуру и съел дольку. Звук моих работающих челюстей казался просто оглушительным.
– У нас с Лэрри мало знакомых, – употребляя настоящее время, она как бы отказывалась признавать новое для нее состояние вдовства.
Вспомнив ее замечание о том, что она не ожидала такого быстрого визита из больницы, я спросил:
– Вас собираются посетить сослуживцы мужа?
Она кивнула:
– Да. С пожертвованием – то есть с документом, подтверждающим передачу денег ЮНИСЕФ. Они вставили его в рамку. Какой-то мужчина позвонил мне вчера, чтобы проверить, все ли правильно – собираюсь ли я передать деньги в ЮНИСЕФ.
– Человек по имени Пламб?
– Нет... Кажется, нет. Длинная фамилия – что-то вроде Герман.
– Хененгард?
– Да, именно так. Он был очень любезен, хорошо говорил о Лэрри. – Ее взгляд нервно скользнул по потолку. – Вы уверены, что не хотите чего-нибудь выпить? – Стакана воды вполне достаточно.
Она кивнула и встала.
– Если нам повезло, то Спарклетт привез воду. Вода в Беверли-Хиллз очень неприятная. Слишком насыщена минералами. Мы с Лэрри не пьем ее.
Пока она отсутствовала, я поднялся и принялся рассматривать картины. Действительно, работа Хокни. Натюрморт, написанный акварелью в квадратной рамке из плексигласа. Рядом с ним абстрактное полотно, оказавшееся работой де Кунинга. Словесный салат Джаспера Джонса, этюд с купальным халатом Джима Дайна, игры нимфы и сатира Пикассо, написанные китайской тушью. Множество других неизвестных мне картин, перемежавшихся батиком в оттенках цвета земли. Тисненные по воску сцены из жизни туземцев и геометрические рисунки, которые могли бы быть талисманами.
Она возвратилась с пустым стаканом, бутылкой «перье» и сложенной полотняной салфеткой на овальном лакированном подносе.
– К сожалению, родниковой воды нет. Надеюсь, это подойдет.
– Конечно, благодарю.
Она налила воду в стакан и вновь села.
– Прекрасные картины, – заметил я.
– Лэрри купил в Нью-Йорке, когда работал в Слоун-Кеттеринге.
– В институте рака?
– Да. Мы жили там четыре года. Лэрри очень интересовался раком – ростом заболеваемости. Характером развития. Тем, как заражается мир. Он беспокоился обо всем мире.
Женщина вновь прикрыла глаза.
– Там вы с ним и встретились?
– Нет. Мы встретились в моей стране – в Судане. Я родом из деревни на юге. Мой отец был главой общины. Я училась в Кении и Англии, потому что крупные университеты в Хартуме и Омдурмане исламские, а моя семья исповедовала христианство. Юг страны населяют христиане и анимисты – вы знаете, что это такое?
– Древние верования?
– Да. Примитивные, но очень живучие. Северян это и возмущает – живучесть верований. Предполагалось, что все должны принять ислам. Сто лет назад они продавали южан как рабов; теперь же пытаются закабалить нас при помощи религии.
Руки миссис Эшмор напряглись, но больше ничто не выдало ее чувств.
– А доктор Эшмор занимался в Судане научными исследованиями?
Она кивнула:
– От ООН. Изучал характер развития заболеваний – поэтому-то мистер Хененгард счел, что пожертвование ЮНИСЕФ станет достойной данью памяти моего мужа.
– Характер развития, – проговорил я. – Эпидемиология?
Она снова кивнула:
– Его специализацией были токсикология и изучение влияния окружающей среды, но он занимался этим недолго. Его истинной любовью была математика, а в эпидемиологии он имел возможность соединить и математику, и медицину. В Судане он изучал скорость заражения бактериальной инфекцией – как она распространяется от деревни к деревне. Мой отец восхищался его работой и поручил мне помогать ему брать анализы крови у детей – я только что получила в Найроби диплом медсестры и вернулась домой. – Она улыбнулась. – Я стала дамой со шприцем – Лэрри не мог причинять детям боль. Мы подружились. А потом пришли мусульмане. Убили моего отца и всю семью... Лэрри взял меня с собой на самолет ООН, летевший в Нью-Йорк.
Она рассказывала об этой трагедии спокойным голосом, как будто перечисляла непрекращающиеся удары судьбы. Я размышлял о том, поможет ли этот разговор справиться с мыслью об убийстве мужа или лишь усугубит страдания.
– Когда пришли северяне, – продолжала она, – дети нашей деревни... были все перебиты. ООН ничего не сделала, чтобы помочь, и Лэрри разочаровался в этой организации. Когда мы приехали в Нью-Йорк, он писал письма и пытался что-то доказать чиновникам. А когда они перестали принимать Лэрри, его гневу не было предела, он замкнулся в себе. И именно тогда увлекся покупкой недвижимости.