Дьявольский вальс
Шрифт:
– Как насчет столовой, подойдет? – спросил он, пока мы спускались.
– Она закрыта.
– Знаю, что закрыта. Я и сократил часы ее работы.
Двери лифта открылись, он вышел и размашистым шагом направился к запертым дверям кафетерия. Достав из кармана брюк связку ключей – это они позвякивали во время ходьбы, – он перебрал их и вынул нужный.
– В самом начале мы произвели учет использования ресурсов. Исследование показало, что в эти часы столовая практически не посещается. – Он открыл дверь и придержал ее, пропуская меня вперед. – Привилегия администратора. Не особенно демократично, но в подобном месте демократия не работает.
Я вошел в комнату. В ней было абсолютно темно. Я поискал на стене выключатель, но Джонс направился прямо к рубильнику и включил его. Несколько люминесцентных ламп секунду помигали и загорелись.
Джонс указал на кабинку в центре комнаты. Я сел, а он зашел за стойку, налил в чашку воды из-под крана и опустил в нее дольку лимона. Затем достал что-то из-под стойки – как оказалось, бутерброд с сыром – и положил его на тарелку. Он двигался быстро, зная, где что лежит, будто возился в собственной кухне.
Затем подошел ко мне, откусил от бутерброда и удовлетворенно вздохнул.
– Она должна быть здорова, будь все проклято, – заявил Джонс. – Я в самом деле не понимаю, почему, черт возьми, она болеет, и никто не в состоянии дать мне ответ.
– Вы говорили с доктором Ивз?
– С Ивз, с другими, со всеми ними. Кажется, что никто ни черта не знает. А вы можете хоть что-нибудь сказать?
– Боюсь, что нет.
Он наклонился вперед:
– Больше всего мне непонятно вот что: почему пригласили вас? Я не имею в виду вас лично, просто не понимаю, почему в данном случае нужен психолог.
– На самом деле я не могу обсуждать это, мистер Джонс.
– Чак. Мистер Джонс – это песня того парня с курчавыми волосами, как там его зовут – Боб Дилан? – Подобие крохотной улыбки. – Удивляетесь, что я это знаю, да? Сейчас ваше время, а не мое. Но это семейная шутка. Еще с тех пор, как Чип учился в школе. Он высмеивал меня, сопротивлялся всему, что бы я ни говорил и ни делал. Вот так. – Он сцепил пальцы в замок, напряг мускулы, будто пытаясь разъединить руки. – Вот это были времена. – Он внезапно улыбнулся. – Чип – мой единственный ребенок, но в своем сопротивлении он не уступил бы и полудюжине. Если я вдруг пытался заставить его сделать что-то, что он не хотел делать, он становился на дыбы, взбрыкивал и заявлял мне, что я поступаю именно так, как в песне Дилана поступает тот тип, который не знает, что происходит вокруг, – этот мистер Джонс. И включал песню на всю громкость. Я практически никогда не мог услышать текст, но все же понимал, что к чему. А теперь мы с сыном лучшие друзья. И мы смеемся, вспоминая те дни.
Думая о дружбе, которая была сцементирована сделкой с недвижимостью, я улыбнулся.
– Он солидный парень, – продолжал мистер Джонс. – Серьга в ухе и длинные волосы – это просто часть имиджа. Вы знаете, что он преподаватель колледжа, да?
Я кивнул.
– Ребята, которых он учит, верят в подобные вещи. Он прекрасный преподаватель. Получил за это награды.
– Да?
– Множество. Вы никогда не услышите, чтобы он расхваливал сам себя. Он всегда был таким. Скромным. Так что мне приходится выполнять эту работу – расхваливать его. Он получал награды еще будучи студентом. Учился в Йеле. У него всегда была склонность к преподаванию. В своем общежитии натаскивал отстающих мальчиков и успешно подготовил их к выпуску. Занимался с учениками средней школы, за что его тоже отметили. Это дар.
Его пальцы все еще были сжаты – два крепких мясистых крюка. Он разнял их и веером разложил на столе. Вновь сжал пальцы. Разгладил клеенку.
– Мне кажется, вы очень гордитесь им, – заметил я.
– Совершенно верно, горжусь. И Синди тоже. Милая девушка, без всяких претензий. Они создали нечто крепкое, и доказательством того служит Кэсси. Я знаю, что необъективен, но эта малютка просто восхитительна, красива, такая умница. И к тому же у нее прекрасный характер.
– Это немалое достоинство, – согласился я. – Особенно если учитывать обстоятельства...
Глаза Джонса забегали. Он закрыл их, вновь открыл.
– Вы ведь знаете, мы потеряли одного ребенка? Красивого маленького мальчика... Синдром внезапной младенческой смерти. И до сих пор никто не знает, почему это происходит, правда?
Я кивнул головой.
– Это был ад на земле, доктор. Гром среди ясного неба – сегодня он с нами, а завтра... Я просто не могу понять, почему никто не может объяснить, что происходит с Кэсси.
– Потому что никто не знает, Чак.
Он отмахнулся от моих слов.
– И все же я не понимаю, почему вас втянули в это дело. Не принимайте это лично на свой счет. Я знаю, вы слышали разные ужасные истории по поводу упразднения психиатрического отделения. Но дело-то в том, что даже не стоял вопрос об одобрении или неодобрении лечения болезней мозга. Я, безусловно, за. Разве можно не одобрять его? Некоторые люди нуждаются в подобной помощи. Все дело в том, что слабые медсестры, работавшие в психиатрии, и понятия не имели, как составляется бюджет и как следует придерживаться сметы, уж не говоря о компетентном выполнении собственных обязанностей. А врачи дали мне ясно понять, что у них не такие уж большие способности. Конечно, если послушать их теперь, то все они были гениями, а мы уничтожили центр блестящих специалистов по психиатрии. – Мистер Джонс закатил глаза. – Ладно, неважно. Надеюсь, в один прекрасный день мы сможем создать хорошее, солидное отделение. Пригласим лучших специалистов. Вы ведь когда-то работали здесь, правильно?
– Несколько лет тому назад.
– Как бы вы посмотрели на то, чтобы вернуться?
Я покачал головой.
– Почему вы ушли?
– На то были разные причины.
– Свобода частной практики? Сам себе хозяин?
– Отчасти.
– Тогда, оглянувшись назад, вы сможете быть объективны и поймете, что я имею в виду. По поводу необходимости эффективной работы. Необходимости быть реалистами. Вообще я склонен полагать, что врачи, работающие в частном секторе, понимают это. Потому что, занимаясь частной практикой, занимаешься бизнесом. И только те, кто живет за счет... Но это не имеет значения. Возвращаясь к моим словам по поводу вашего участия в лечении моей внучки. Ни у кого не хватает нахальства заявить, что вся проблема заключается в ее головке, не так ли?
– Я в самом деле не могу обсуждать подробности, Чак.
– Почему нет, черт возьми?
– Вопрос врачебной этики.
– У Чипа и Синди нет от меня секретов.
– Мне нужно их подтверждение. Таков закон.
– Вы из породы несгибаемых, а?
– Не сказал бы, – улыбнулся я.
Джонс одарил меня ответной улыбкой. Вновь сцепил пальцы. Выпил воды.
– Хорошо. Это ваша работа, и вы должны придерживаться ее правил. Думаю, мне придется получить у них что-то вроде письменного разрешения.