Джевдет-бей и сыновья

Памук Орхан

— Что поделать, я не из тех, кто всем нравится, — попытался улыбнуться Ахмет.

Снова наступило молчание, но теперь Ахмет больше не нервничал. «Немного погодя она остынет, и мы разговоримся». Проходя мимо книжной лавки неподалеку от школы, оба, не сговариваясь, остановились и посмотрели на витрину. Бесконечные детективы, дешевые любовные романы, календари, роскошные дорогие издания, новогодние сувениры… Два дня назад Ахмет заметил среди дорогих книг альбом Модильяни и зашел в лавку — не купить, а только чтобы перелистать; однако продавец заявил, что издание это подарочное, и отказался развязывать ленточки и вскрывать целлофановую упаковку, прибавив: «Если купите — вскрою!» Глядя на

альбом, по-прежнему выставленный в витрине, Ахмет чуть было не начал рассказывать об этом, но передумал. Когда они пошли дальше, Илькнур стала рассказывать историю, связанную с отрывным календарем. Купив в конце прошлого года такой календарь, ее мама решила следовать приведенным в нем кулинарным советам и ежедневно готовить «блюдо дня». Однако если глава семейства, заглянув утром в календарь, находил, что «блюдо дня» ему не нравится, он просто отрывал с календаря листок, а если рецепт на следующем листке тоже его не устраивал — отрывал и следующий. Таким образом, календарь, рассчитанный на год, кончился уже к началу марта. Мама Илькнур, правда, сохраняла оторванные листки, так что без «блюда дня» семья не оставалась. Ахмету эта история показалась забавной, и он улыбнулся. Потом с легкой грустью подумал, что родители Илькнур ему симпатичны, а вот он им, увы, нет, и начал рассказывать историю об альбоме Модильяни и продавце. Рассказывать он старался занимательно и выразительно, не забывая время от времени вставить остроту-другую, так что Илькнур в конце концов рассмеялась и повеселела. «Ну вот, теперь всё в порядке!» — подумал Ахмет.

Свет в доме горел только на четвертом этаже.

— Сегодня все собрались у Джемиля, потому что бабушке опять стало хуже. Совсем плоха.

Тихо, ни о чем не говоря, медленно поднялись по лестнице. Лифт уже две недели как сломался. На четвертом этаже из-за двери доносился шум голосов, бабушкин этаж был погружен в тишину. Когда они добрались до мансарды, Ахмет заметил, как тяжело дышит Илькнур, и шутливо упрекнул ее в том, что она слишком много курит. Потом открыл дверь и зажег свет.

— Ох, как здесь хорошо! — сказала Илькнур, входя в комнату. — Я соскучилась по этому запаху.

— По запаху или по мне? — спросил Ахмет и ушел на кухню ставить чайник. Наливая воду, он представлял себе, как Илькнур сейчас рассматривает картины. Поставил чайник на плиту, торопливо зажег горелку и поспешил в комнату.

— Ну, как тебе?

— Самая новая, как я понимаю, эта? Хорошо получилось! Но вот портрет старого торговца ты испортил.

— Испортил? Чем именно? — взволнованно спросил Ахмет.

— Посмотри сам. Детали одежды, складки платка… И всё так тщательно прорисовано. Зачем ты уделяешь столько внимания этим глупым подробностям?

Ахмет огорчился: ему хотелось верить, что Илькнур — его самый толковый критик.

— Вот начинаешь ты писать картину. Замысел хорош, композиция тоже. Но потом, не знаю уж почему, ты начинаешь играть с мелкими деталями вроде складок платка. Пытаешься показать свое мастерство, словно юноша, только научившийся изображать игру света и тени. Взять, например, пятна и родинки на руках этого старика. Раньше у тебя был только намек на них, зритель о них не задумывался, но у меня, например, было такое ощущение, что вот здесь есть родинка. А сейчас ты намеренно выпячиваешь их. Зачем?

— Может быть, из-за неуверенности в себе? — смущенно предположил Ахмет.

— А может быть, из-за того, что не доверяешь зрителю. Или боишься, что тебя не поймут. Ну, как тебе мой критический разбор?

— Ты сегодня прямо как Хасан. Он сказал, что мои картины ничего ему не говорят.

— А ты, конечно, обиделся.

— Немного. Но он и еще кое-что сказал: по моим картинам, оказывается,

не понятно, серьезен я или смеюсь!

— А ты и рад слушать. Возомнил себя Гойей. По-моему, эта навязчивая идея тебе тоже вредит.

— Да, критический разбор хоть куда! — улыбнулся Ахмет.

Илькнур тоже улыбнулась, достала из сумочки пачку сигарет, закурила и уселась на свой любимый стул, с которого ей было видно и картины, и Ахмета. Посмотрела по сторонам, словно предвкушая веселое развлечение, и спросила:

— Ну, рассказывай, что делал, пока мы не виделись? Пять дней уже прошло, если не ошибаюсь. Как поживает Хасан?

— Ты его знаешь?

— Милый мой, его, как и всех остальных, я знаю по твоим рассказам.

— Ну, тогда начну с самого начала. В понедельник мы встречались с тобой после обеда, вечером я работал. Во вторник после обеда давал уроки французского в двух разных местах. Ничего интересного, посмеяться не над чем. В среду был урок рисования с тем чудо-ребенком. Пока мы с ним занимались, к его матери пришли гости и захотели на нас посмотреть. Под их пристальным взглядом и моим чутким руководством чудо-ребенок закрашивал листья на дереве. И ни разу, заметь, не вылез за контуры.

Илькнур засмеялась:

— А я в школе всегда вылезала за эти самые контуры! И когда в детстве раскрашивала книжку-раскраску, тоже вылезала.

— Я всегда говорил, что твоя беда — недостаток самодисциплины! — сказал Ахмет и сел. — Не перебивай. Продолжаем передавать свод ку новостей… В четверг занимался с гречанкой разговорным французским. Она угостила меня засахаренными каштанами, я отказываться не стал. Ужинал у Озера. Они с женой давно меня зазывали. Пока жена готовила и накрывала на стол, мы с Озером поспорили об искусстве. Но сначала Озер — он, как ты знаешь, работает художником в рекламном агентстве — пожаловался, что ему надоела его работа, и сказал, что завидует мне. После этого небольшого вступления он заявил, что я — запоздалый подражатель классического искусства, и стал показывать свою пахлаву. В смысле, картины. Не видела его картин? Он явно находится под влиянием кубизма: сплошные параллелограммы и квадраты. Должно быть, пахлавы в детстве не наелся — он ведь из бедной семьи. Я иногда думаю, почему он рисует не жизнь деревни, а эту свою пахлаву?

— А ты ведь когда-то рисовал крестьян, да?

— Продолжаем передавать сводку новостей! Рассказать, о чем мы с Озером спорили? Ладно, не буду. Той ночью я, как всегда, работал до пяти утра. Вчера после обеда ходил на урок. Вечером решил проведать бабушку и встретился у нее с дядей Зийей — папиным кузеном. Ему уже под восемьдесят, полковник в отставке. Очень интересный человек. Его отец, кажется, был революционером…

— То есть буржуазным революционером, так?

— Браво, теория марксизма и история выучены на пятерку! — усмехнулся Ахмет и прибавил, чтобы Илькнур не злилась: — Шучу, шучу. Ты слушай, я сейчас о главном расскажу. Зийя-бей сказал, что военные готовят переворот.

— Милый мой, об этом все говорят!

— Однако он сказал это еще до того, как информация просочилась в газеты.

— Ну что ты, Ахмет, в самом деле! — протянула Илькнур. — Это же Турция! Такие слухи здесь возникают раз в два месяца.

— То есть ты думаешь, что эти сведения не заслуживают внимания? — спросил Ахмет, чувствуя себя так, словно его оскорбили в лучших чувствах, и встал. В памяти всплыли слова дяди Зийи и то, как уверенно он говорил. «Сказал, что Президентский полк у них в руках, и сжал кулаки с таким видом, словно в руках „у них“ не какой-то там полк, а вся Турция… Зачем бы ему врать? Зачем?» — беспокойно кружились в голове мысли. Вспомнилось, как злился Осман, как разгневалась, вспомнив о Зийе, бабушка…