Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 10
Шрифт:
В темноте дорога всегда кажется длинней, чем днем, и всегда иной. Возникают сотни не замеченных днем предметов: заборы, скирды, деревья, дома, повороты. Даже селения кажутся другими. В Дорчестере они остановились, чтобы спросить, куда им свернуть; их обогнал человек на мотоцикле, и Крум крикнул ему:
— На Хенли сюда?
— Прямо.
Они доехали до следующей деревни.
— Это, наверное, Неттлбед. Теперь до Хенли селений уже не будет, а от Хенли останется тридцать пять миль, и мы вернемся к двенадцати.
— Бедняжка, вам придется еще раз проехать весь путь обратно?
— Я буду мчаться, как сумасшедший. Это здорово успокаивает.
Клер погладила обшлаг его пальто, и опять наступило молчание.
Они только что поравнялись с лесом, как вдруг Крум затормозил.
— Фары погасли, — сказал он.
Мимо них проехал мотоциклист, тоже затормозил и крикнул:
— У вас фары погасли, сэр!
Крум остановил машину.
— Кажется, батарея вышла из строя. Мы пропали.
Клер рассмеялась. Он вылез, обошел машину, осмотрел ее.
— Я помню этот лес. От него до Хенли добрых пять миль. Придется как-нибудь ползти, положившись на судьбу.
— Хотите, я вылезу и пойду перед машиной?
— Нет, слишком темно, я могу вас задавить.
Через сто ярдов он опять остановился.
— Я съехал с дороги. Никогда не приходилось править в такой темноте.
Клер опять засмеялась.
— Ну что ж, вот вам и приключение!
— И я не взял с собою фонаря! Кажется, этот лес тянется мили на две.
— Попробуем еще раз.
Мимо пронеслась машина, и шофер что-то крикнул им.
— Поезжайте за ним, Тони!
Но не успел он завести мотор, как машина, спустившись под гору или свернув в сторону, скрылась из виду. Они снова медленно поползли вперед.
— Ах, черт! — вдруг сказал Крум. — Опять сбились!
— Сверните в сторону, остановимся и подумаем. Неужели до Хенли нет никакого жилья?
— Ничего. И зарядить батарею можно ведь не везде. Хотя я надеюсь, что просто перегорел провод.
— Может быть, нам остановить машину и пойти пешком? Ничего ей тут в лесу не сделается.
— А потом? — пробормотал Крум. — Я должен возвратиться за ней на рассвете. Знаете что: я провожу вас до первой гостиницы, раздобуду фонарь и вернусь. С фонарем я как-нибудь ее доведу или останусь с ней до утра, а утром приеду за вами.
— И вы пройдете десять миль пешком? А почему бы нам не остаться вместе и не подождать восхода солнца? Я всегда мечтала провести ночь в автомобиле.
В душе Крума, видимо, происходила борьба. Провести с ней целую ночь! Наедине!
— А вы мне доверяете?
— Не будьте старомодны, Тони. Это самое правильное, что можно сделать, и ужасно интересно. В конце концов, если на нас наскочит какая-нибудь машина или нас оштрафуют за то, что мы едем без фар, получится гораздо хуже.
— И никогда ее нет, этой луны, когда она нужна! — пробормотал Крум. Вы действительно хотите остаться?
Клер коснулась его руки.
— Отведите ее подальше, за деревья. Тихонько. Осторожней! Стоп!
Машина обо что-то ударилась. Клер сказала:
— Мы уперлись в дерево и стоим теперь спиной к дороге. Я сейчас вылезу, посмотрю, видно ли нас.
Крум остался ждать ее. Он разложил поудобнее кожаные подушки и поправил плед. Он думал: «Нет, она, должно быть, меня не любит, иначе она ни за что не отнеслась бы к этому так спокойно». Трепеща при мысли о долгой темной ночи вдвоем, он был заранее уверен, что эта ночь будет для него пыткой. Вдруг он услышал ее голос:
— В порядке! Машину совсем не видно. Теперь пойдите посмотрите вы, а я посижу.
Ему пришлось идти ощупью. По грунту под ногами он понял, что достиг дороги. Здесь темнота казалась менее густой, но звезд в небе не было. Машина словно растворилась во мраке. Он постоял с минуту, затем стал пробираться обратно. Автомобиль настолько затерялся среди деревьев, что Круму пришлось свистнуть и ждать, пока Клер ответит. Ну и тьма! Хоть глаз выколи! Он влез в машину.
— Оставить окно открытым или закрыть?
— Опустите наполовину… так будет хорошо. А знаете, Тони, очень уютно.
— Слава богу! Вам не помешает моя трубка?
— Конечно, нет. Дайте мне сигарету. Ну вот, теперь замечательно!
— Почти, — отозвался он тихо,
— Хотела бы я сейчас видеть лицо тети Эм! Вам тепло?
— Кожа ничего не пропускает. А вам?
— Восхитительно!
Они помолчали, затем она сказала:
— Тони! Вы меня простите, правда? Я ведь обещала тете Эм.
— Все в порядке, — отозвался Крум.
— Я вижу только кончик вашего носа при свете трубки.
А он при свете ее сигареты видел узкую полоску зубов, улыбающиеся губы и лицо до глаз, которые тонули в темноте.
— Снимите шляпу, Клер. И в любую минуту мое плечо — к вашим услугам.
— Только не давайте мне храпеть.
— Вы храпите?
— При случае каждый может захрапеть, могу и я.
Они еще поболтали, но ему все казалось нереальным; реальным было только ощущение, что она рядом, в темноте. Время от времени он слышал шум проносившихся по дороге машин, и больше ничего. Было слишком темно даже для сов. Трубка потухла, и он спрятал ее в карман. Клер сидела откинувшись на спинку, совсем рядом, и он чувствовал ее плечо. Он затаил дыхание. Задремала ли она? О! Он-то не заснет. Разве можно заснуть, ощущая ее легкий волнующий аромат и теплоту ее руки, словно проникающую в его кровь. Даже если между ними ничего не произойдет, то и тогда в такую ночь невозможно уснуть. Уже сквозь дрему она сказала:
— Если вы не возражаете, Тони, я все-таки положу голову вам на плечо.
— Возражаю?!
Ее голова прижалась к его кашне, и легкий аромат, напоминавший благоухание соснового леса в солнечный полдень, стал сильней. Неужели это правда, и она сидит рядом с ним, положив голову ему на плечо, и так будет продолжаться еще целых шесть-семь часов? Он вздрогнул. Как она тиха и проста. В ней нет никаких признаков страсти или волнения, точно рядом ее брат. И вдруг он понял, что эта ночь будет испытанием и он должен его выдержать, а если не выдержит, она спрячется в свою раковину и замкнется от него. Теперь она действительно спит. О да! Он отчетливо слышит легкое посапывание, напоминающее цыплячье клохтанье. Оно возникает у нее в горле — слабый, трогательный и немного смешной, но бесконечно милый звук. Что бы с ним теперь ни случилось, он будет помнить, что все же провел с ней целую ночь. И он сидел тихо, как мышь, если только мыши способны сидеть тихо. Ее голова отяжелела, и чем глубже становился ее сон, тем доверчивей она к нему прижималась. И его чувство к ней также становилось все глубже, превращаясь в страстное желание оберегать ее, служить ей. И только ночь, холодная, темная, беззвучная, — теперь машины уже не мчались по дороге, — бодрствовала вместе с ним. Ночь — словно тихо дышащее существо, огромное, сумрачное, всеобъемлющее. Да, ночь не спала! В первый раз в жизни он это понял. Ночь бодрствовала так же, как бодрствует день. Без огней, погруженная в себя, она тоже жила своими ощущениями. Она не говорила, не шевелилась, только бодрствовала и дышала. Лунная, звездная или, как сегодня, темная и глухая, она оставалась все тем же великим другом.