Джулия
Шрифт:
— Единственный мужчина, с которым я жила, — попробовала оправдаться Заира, — оказался плохим учителем. Но будь он даже лучшим из мужей, ему бы все равно не удалось переделать жену, если та упорно отказывается от своей роли. Понимаешь, Джулия? Все, о чем ты говоришь, — любовь, которую способен дать мужчина, уверенность, что у тебя есть защитник, — для меня пустой звук.
Она посмотрела на Джулию жалобным взглядом.
— Меня никто никогда не любил. Никто не защищал. Все, кому не лень, использовали меня — точно так же, как я сама использовала тех, кого могла. — Заира говорила еле слышно, и Джулия с трудом разбирала
Джулия заметила у нее в глазах слезы, но Заира быстро промокнула их, чтобы не размазать тушь на ресницах.
— Прости меня, если можешь, — растерянно пробормотала Джулия.
— Ты ни хрена не поняла! — одернула ее маркиза. — Эх ты, дура! Речь ведь не обо мне, а о тебе. Но не задирай носа. Может, я тебя только потому и любила, что у меня с тобой ничего не вышло.
Джулия поняла, что Заира страдает.
— Все равно прости.
— Ладно тебе, — примирительно улыбнулась маркиза. Но не прошло и секунды, как Джулия снова увидела перед собой прежнюю Заиру — лишенную комплексов, язвительную, циничную, с ленивым, чуть хрипловатым голосом и жадным взглядом. — Ну ты даешь! Оказывается, милое дело — закатить иногда сцену.
— Ты думаешь? — Только сейчас Джулия заметила, что невнимательно слушала подругу. Зато она с тайной завистью смотрела на нее, пышущую здоровьем, особенно завидуя ее роскошной груди.
— Да еще какую сцену! — с жаром продолжала Заира. — Вот это я понимаю! Уж если поднимать шум, то по-настоящему. Да, да, Джулия, позволь мне договорить. Я всегда восхищалась твоим темпераментом. Поистине, в тихом омуте черти водятся.
Ничего себе тихий омут! Бурный поток далеко не радужных мыслей возвращал Джулию к самым неприятным моментам в ее жизни. Усилием воли ей удалось освободиться от безрадостных воспоминаний. Она вдруг поняла, что в глубинах исступленного отчаяния может зреть надежда, и мысленно поблагодарила подругу, которая будила в ней дух противоречия и тем самым решительно помогала вырваться из заколдованного круга безысходности.
— Ты сильная женщина, — улыбнулась Джулия.
— А разве ты нет? В свои сорок лет ты вон как расцвела! Недаром тебе многие завидуют. Ты завоевала мужчину, которого любила всю жизнь. И какого мужчину! Это я тебе говорю, можешь мне поверить, тем более что я всегда смотрела на мужчин сверху вниз. О вас пишут все газеты. Все видят ваши фотографии. Ничего подобного не снилось даже самой счастливой из героинь твоих романов. Будь уверена, судьи снимут с твоего Корсини обвинения, в которые никто не верит, и в результате он только выиграет. Считай, ты сделала ему рекламу, а мы раскошеливаемся, чтобы лишний раз полюбоваться вашими снимками на газетных полосах.
Джулия услышала оптимистическую версию той части своих злоключений, что имела отношение к Гермесу: это была точка зрения человека, привыкшего мерить собственный успех количеством столбцов, отведенных ему на страницах газет и журналов. Ослепительный свет рекламы исключал, по мнению Заиры, все плохое, так что в фокусе оставалось только хорошее.
Джулия вспомнила недавний телефонный разговор со своим литературным агентом:
Итак, у скандала бесспорно обнаружились свои плюсы, однако, если платой за это была карьера Гермеса, такая «сделка» Джулию не устраивала.
— Не вешай носа, — прощаясь, сказала Заира. — Вся эта история с Гермесом не что иное, как происки завистников. Какой-то мерзавец решил его подсидеть. Увидишь, твоего Корсини вчистую оправдают. Верь моей интуиции. — И она обняла Джулию.
Это было дружеское объятие, жест участия, искреннее проявление сочувствия и уверенности в том, что для Гермеса все кончится хорошо.
Глава 2
Для отстраненного от работы Гермеса дни тянулись мучительно. Выражений солидарности и уважения, приходивших не только из других городов, но и из других стран, было недостаточно, чтобы заглушить чувство обиды и польстить самолюбию, оскорбленному вынужденным бездействием в ожидании суда. Джулии Гермес старался показать, что не теряет мужества и выдержки, однако на самом деле он страдал от ощущения своей ненужности и от мысли, что случившееся с ним — результат коварного, продуманного в мельчайших деталях плана, вряд ли связанного только с отчаянием убитого горем отца или жаждой мести обиженного коллеги.
В эти дни он много думал о дочери. Почему Теодолинда до сих пор ему не позвонила? Он решил сам позвонить ей: пусть Теа услышит правдивые объяснения, ведь Марта не тот человек, который постарается представить ей объективную картину.
Он мысленно разговаривал с дочерью, когда Эрсилия позвала его к телефону. Звонила Елена Диониси, его адвокат.
— Есть новости? — спросил Гермес.
— Есть, причем, я полагаю, хорошие. — Голос Елены звучал обнадеживающе.
— Выкладывай.
— Слушай меня внимательно. Твой недоброжелатель, задавшийся целью опорочить тебя, сделал очередной ход.
— И что ж тут хорошего?
— То, что у нас появилась возможность узнать, откуда ветер дует.
Перед Гермесом лежал популярный иллюстрированный журнал, раскрытый на странице с броским заголовком: «Развлечения хирурга на берегах Сены». Рядом с заголовком журнал поместил фотографию девятилетнего Камилло, пространная подпись под которой недвусмысленно давала понять, что в смерти мальчика виноват «горе-онколог, чудовище, запустившее руку в карман своей жертвы». Далее следовала фотография Гермеса и Джулии в Париже.
— Так будь добра назвать мне этого типа.
— Я узнала, откуда взялись фотографии в газетах.
— Не тяни, говори прямо. Если это агентство, то какое?
— «Капитоль». Они предусмотрительно разделили снимки между самыми известными газетами, а остатки получила мелюзга.
— Да, но кто это все снимал? Кто посягнул на нашу частную жизнь, когда каждому дураку известно, что закон за такие вещи по головке не гладит?
— Кое-какие данные у нас уже есть. Я понимаю твое нетерпение, и все-таки позволь заметить тебе, что ты слишком торопишься. Не хочу сказать, что ты должен носить меня на руках, но я бы не возражала, если бы мой клиент признал, что я не даром ем хлеб.