Единоборец
Шрифт:
Он смотрит на меня сокрушенно.
– Нельзя так обращаться со своим здоровьем, – наконец, говорит он, – китайские становятся нестабильны после пяти месяцев работы. И, кроме того, никогда нельзя доверять их маркировке. Они всегда пишут больше, чем есть на самом деле. Ты об этом знал?
– Мои батареи никогда не служили больше пяти месяцев, – отвечаю я.
– А, так это другое дело, – говорит хирург. – Но все равно, сейчас я поставлю тебе хорошую, настоящую.
Он уходит куда-то в сторону, туда, где я его не могу видеть, и включает музыку. Обратно он возвращается, приплясывая. В его руках две небольшие батареи. Зачем мне две?
– Каждая на шестьсот тератом, – сообщает он.
– Таких не бывает.
– Уже бывают, это новейшая разработка.
– Зачем мне столько? Шестьсот тератом смогут вырастить целого слона.
– Намного больше, чем целого слона, – говорит хирург. – Я надеюсь, что они тебе не пригодятся. Хотя всякое может случиться. Заранее ничего не известно, такая она, ваша жизнь. Он совершенно доволен собой и продолжает выстукивать ногами ритм. Потом он вставляет мне одну из батарей, и подключает к ней другую, последовательно. При этом я теряю сознание на несколько секунд. К счастью, хирург работает очень быстро. Я начинаю догадываться, что он собирается сделать.
– Ты хочешь поставить батарею ему? – спрашиваю я. – Зачем?
– Я выращу твою копию из нижней половины тела, – говорит он. – Так бывает с червями, ты знаешь? Если ты разрежешь одного пополам, то вскоре будешь иметь двух. На всякий случай я хочу иметь запасной экземпляр тебя.
– На какой случай?
– Я пока еще не приступал к операции, – говорит он, – она будет сложной. Мне могут понадобиться запасные части. Все, что угодно, включая мозг. Сейчас я все это выращу. Хочешь, новый анекдот расскажу? Еще никому не рассказывал.
Он возится еще некоторое время, потом снова начинает разрезать на части то, что пока осталось от меня. Он отделяет обе руки и относит их в какой-то дальний шкаф. Надеюсь, что он подключил к ним питание. После этого начинает отрезать голову. Я пытаюсь возражать, но уже не могу говорить: он перерезал гортань и глотку. Он оставляет мне несколько шейных позвонков и очень большой кусок кожи, свисающий с шеи. Теперь вместо тела я имею длинный шнур толщиной в руку. Кажется, что он состоит из множества проводов и тонких трубок, которые подключены к какому-то механизму. Вверху все это заканчивается овальной платформой с контактами очень сложной формы. Подробнее я рассмотреть не могу. Хирург несколько раз отключает мое сознание, причем делает это без всякого предупреждения. А может быть, я просто отключаюсь самостоятельно. Судя по всему, операция идет очень долго. В моем мозгу есть внутренние часы. Сейчас они идут плохо, но все-таки идут. По моим часам с начала операции прошло сто сорок минут, значит, намного больше на самом деле. Они ведь останавливались. Сейчас хирург расположился, нагнувшись, как раз над тем местом, где должно быть мое туловище, поэтому я не вижу ничего конкретного. Появилось и что-то новое: ко мне подключен небольшой монитор, и хирург время от времени смотрит на его экран.
– Сейчас будет больно, – говорит он. – Если хочешь, кричи.
Я ору что есть мочи. Действительно, очень больно.
– Нормально, – говорит он, – сигнал проходит. Сейчас попробуем еще раз, на всякий случай.
Когда я прихожу в себя в очередной раз, у меня снята черепная коробка, и я ощущаю пальцы хирурга внутри своей головы.
– Хороший мозг, – говорит он, – большой и плотный. К сожалению, мне придется удалить добрую треть.
В этот момент я выключаюсь окончательно.
Когда я прихожу в себя, я нахожусь уже не на операционном столе, а на широкой и удобной кровати. Нечто внутри меня совершенно точно сообщает, что за время сна я переместился на триста двенадцать километров и семьдесят метров. Раньше в моем мозгу не было такой функции. Сосредоточившись, я ощущаю карту и свое местоположение на ней. Я уже за городской чертой, причем на целых тридцать шесть километров в глубине заповедного леса. За окном солнечный день. Обстановка комнаты проста и напоминает полупустой антикварный магазин. Большой деревянный стол, покрытый белой тканью, несколько деревянных стульев, полупрозрачные гардины, паркет, фикус на окне. Я рывком встаю и подхожу к окну. Там широкая веранда, а за нею живописный еловый лес. Я механически отрываю от фикуса кусочек и принимаюсь его жевать. Мое тело работает нормально. Даже более, чем нормально: таким здоровым и сильным я еще никогда себя не чувствовал. Хирург постарался на славу. Я ощущаю позади себя шаги живого существа. Какая-то из новых функций моего мозга позволяет его сразу идентифицировать.
– Привет, – говорю я. – Что теперь со мной будут делать?
– Учить, – отвечает Клара. – Ты пока не умеешь пользоваться своим телом. Это не так просто.
– Я умею пользоваться своим телом, – возражаю я.
– Неужели? – фыркает она.
– Да. Смотри.
Не оборачиваясь, я выстреливаю в нее гроздь парализующих шариков. Доля секунды – и она лежит на полу, обездвиженная. Движутся только глаза, и в глазах – страх.
– Ты хочешь спросить меня, как я это сделал? – говорю я. – Но ты не можешь, потому что твой язык тебя не слушается. Хорошо, я скажу тебе. Я не могу повредить тебе или поступить против твоего желания. Я не могу напасть на тебя. Ты поставила этот блок, с которым я ничего не могу сделать. Но я ведь не нападал на тебя. Я не действовал вопреки твоему желанию. Вначале я тебя раздразнил, сказав самоуверенно, что могу то, чего, конечно, не могу. И в этот момент ты захотела, чтобы я попробовал, чтобы продемонстрировал свою силу, и чтобы у меня ничего не получилось. Это было не нападение, а демонстрация. Я подчинился твоему желанию. Твоему, а не своему. Заметь, что я не причинил тебе вреда. Ты придешь в себя через восемьдесят минут и будешь прекрасно себя чувствовать. Но сейчас ты не сможешь приказать мне, у тебя просто не повернется язык, и поэтому ты не можешь меня остановить. Я ухожу навсегда, желаю тебе приятно провести время.
Я переворачиваю ее на бок и кладу под голову подушку. Пусть лежит удобно, зачем же зря мучиться?
Выйдя на веранду, я осматриваюсь и стараюсь протестировать все свои новые системы. Что-то получается, что-то нет. Появились новые ощущения, которые я пока не могу точно понять. Я чувствую нечто, отчетливо висящее в воздухе, растворенное в нем, как любовь. «На берег тихо выбралась любовь и растворилась в воздухе до срока», – приходит мне на ум. Нет, любовью здесь и не пахнет. Зато пахнет кое-чем прямо противоположным. Какие-то из моих систем позволяют чувствовать опасность. Опасность рядом и она приближается. Это ее запах в висит воздухе, такой же материальный, как запах гари или запах гнили. Я продолжаю тестировать свой организм. Многое остается непонятным. Сейчас во мне есть такие вещи, о которых я никогда и не слышал. Это даже не техника завтрашнего для, это техника на неделю вперед. Зачем они дали мне все это? С каким противником я должен был столкнуться? Лучше об этом не знать. Или знать, но не думать.
Я отталкиваюсь от деревянного крыльца и плыву в воздухе, на расстоянии человеческого роста от земли. Семь секунд, полет нормальный. Во мне вмонтирован автономный антигравитационный генератор, который позволяет взлетать и свободно управлять полетом. Еще несколько дней назад, (не уверен, что это было вчера, счетчик времени окончательно умер) слушая репортаж об испытаниях такого генератора, я был уверен, что люди смогут летать не раньше, чем через сто лет. И вот теперь я могу сделать это сам. Я медленно парю между ветвями елей, привыкая к новому ощущению. Лететь довольно приятно, хотя и чувствую себя довольно неуклюжим, более похожим на монгольфьер, чем на орла. Это должно пройти со временем. Летать, как и ходить, нужно учиться. Ветви елей расположены довольно плотно, так, что я то и дело цепляюсь за них. Несколько любопытных белок прыгают вслед за мной. Шишки висят, как новогодние игрушки. В лесу тишина, и мой полет ее никак не нарушает. Я вижу движение внизу и замираю.
Вот оно. Трое черных существ человеческого роста и примерно человеческой внешности движутся гуськом, ступая след в след. Наверняка они умеют стрелять, хотя это дела не меняет. При такой мощности батареи, которую я имею, в меня бесполезно стрелять даже из пушки. Вы опоздали, друзья. Рыбка уже уплыла. Точнее говоря, улетела птичка. Однако, они быстро сориентировались. Каким образом Клара сумела их позвать? Скорее всего, пришел кто-то из своих и увидел ее парализованной. Старайтесь ребята, старайтесь. Хотел бы я посмотреть на того, кто сумеет меня остановить. Я разворачиваюсь под прямым углом и ускоряюсь. Беру курс на центр Москвы. До самого края леса можно будет лететь незамеченным среди ветвей. Это тридцать шесть километров. Затем придется передвигаться более обычным для человека способом, чтобы не привлекать внимание.
Внезапно я вижу внизу еще три крадущиеся фигуры. Это меня настораживает. Почему они атакуют с разных сторон? Почему они идут из лесу? Сколько их? Что им нужно? Я пристраиваюсь за их спинами, так, чтобы остаться незамеченным. Нет, эти ребята пришли не за мной. На самом деле, это группа захвата.
Двухэтажный, довольно просторный дом с широкими окнами и верандой, он стоит такой беззащитный посреди поляны. Снег неглубок, и в нем отпечаталось всего несколько цепочек человеческих следов. Один след автомобильных колес. Больше ничего. На небольшой елке у крыльца – обрывки серпантина, хотя до Нового Года еще целый месяц. Я включаю сканер опасности. Теперь я могу насчитать шесть групп, и в каждой из них по три боевых андроида. Итого – восемнадцать. Они ведут себя так, словно собираются захватить здание. Передвигаются мелкими перебежками, все ближе перемещаясь к границе леса. Еще немного – и они пойдут в атаку.