Единоборец
Шрифт:
Я вывожу гиромобиль из гаража. Эта машина кажется довольно громоздкой. Какому-нибудь дикарю из прошлого века было бы трудно представить, насколько ловко, быстро и грациозно она может двигаться и поворачивать. Последние, самые дорогие модели, оснащены гравитационными гасителями перегрузок, и это дает возможность совершать быстрые повороты на высоких скоростях. Я думаю, что в недалеком будущем гиромобили будут двигаться в пространстве подобно летающим тарелочкам инопланетян: бесшумно и немыслимо быстро.
Цилиндры начинают вращаться, и гиромобиль зависает в нескольких сантиметрах от поверхности снега. Первые модели гиромобилей, которые можно еще до сих пор видеть в не городской местности, над старыми разбитыми трассами, использовали опору на воздух и поднимали сильный ветер. В современных машинах используется принцип эквивалентности инерции и гравитации. Весят они достаточно много, – одни роторы потянут на пару тонн – поэтому в народе их называют «гирями». Машина, которая стоит (точнее, висит) сейчас передо мной, гасит притяжение земли за счет ускоренного движения своих роторов, или цилиндров, создавая достаточный момент антиинерции, чтобы двигаться в любом направлении со скоростью небольшого самолета, не обращая внимания на притяжение земли. Я сажусь в кабину и закрываю дверцу.
Никогда раньше я не летал на гиромобилях такого класса, но под мою лобную кость вшиты схемы управления любым гражданским транспортом – этот чип вставляют каждому желающему, достигшему восемнадцати лет, и обновляют каждые три года. Мне достаточно нескольких секунд, чтобы разобраться с управлением. Я делаю широкий полукруг над лесом и направляю машину в сторону Курска.
Я лечу на высоте метров двести. Лес вскоре заканчивается, его сменяет пустое заснеженное поле с черными пятнышками диких рощиц здесь и там. Это необжитое пространство, которое наверняка никак не используется человеком. Теперь люди не живут в деревнях. Летом эти поля зарастают высокими травами, в которых шныряет мелкая живность. В юности мне приходилось охотиться в таких местах. На планете еще достаточно места для дикой, или почти дикой, одичавшей, природы. Пока еще достаточно.
Вскоре я нахожу широкую трассу, – она видна издалека, она похожа на черный шрам на белой коже земли, – нахожу, пристраиваюсь, и лечу над нею. Здесь двести сорок восемь полос наземного движения и шестнадцать полос воздушного. Все наземные полосы заполнены, а в воздухе используется лишь грузовой коридор. Две сверхзвуковых полосы зарезервированы и без специального пропуска на них никто не сунется. Слева над моей головой тянутся оранжевые цепочки грузовых аэропоездов. Вагоны всегда раскрашивают снизу в оранжевый цвет, а сбоку – в черный. Так они гораздо заметнее, и небольшие частные самолеты реже сталкиваются с ними. Большая трасса сейчас меня не интересует; я лечу над нею лишь до первой транспортной развязки; двести сорок восемь рядов машин подо мною с такой высоты кажутся одним движущимся ремнем из пестрой ткани. Все они идут с одной скоростью, выдерживая одинаковое расстояние друг от друга. Это движение регулируется всепланетной электронной сетью, еще одним компьютерным монстром, который не прочь совокупится с инопланетной электронной самкой. Слева от меня включается экранчик. На нем лицо мужчины. Это Карл, тот самый, который хочет украсть кораллы. Тот самый, который ловил меня сетью на окраине подземного города. Тот самый, который вытащил чип из моей головы.
– Рад вас видеть снова, – говорит Карл. – Как продвигаются наши дела?
– Продвигаются помаленьку, – отвечаю я.
– Куда направляетесь?
– Для начала в Курск. У меня там одно дело, если вы не против.
– Нет, что вы, – возражает Карл, – я совсем не против, я даже за. Я приветствую любую затяжку времени. Кстати, по пути вас уже ожидают.
– Засада? – спрашиваю я.
– Увы, в пяти местах, – отвечает Карл. – Хотя есть вероятность, что некоторые из этих пунктов вы обойдете стороной.
– И какова эта вероятность?
– Если я вам помогу, – говорит Карл, – то вы сможете благополучно добраться до места.
– Я сомневаюсь. Фемида могла просчитать и вашу помощь.
Лицо Карла улыбается.
– Я предлагаю вам рандомизированную помощь, – говорит он, – то есть помощь, определяемую функцией Randomize. Вам знакома эта функция?
– Я ничего не понимаю в программировании.
– Это функция случайного выбора. Никто не может предсказать, что вам выдаст функция Randomize. Даже Фемида здесь бессильна. Здесь был бы бессилен даже Господь Бог. Против лома нет приема. Я рассчитаю каждый отрезок вашего пути с помощью этой функции.
В этот момент я уже приблизился к транспортной развязке. Это исполинское сооружение, совершенно невероятное еще каких-нибудь пятьдесят лет назад. Более шестисот этажей транспортных путей, половина из которых погружены под землю. Высота этой штуки около двух километров. Может быть, и два с половиной. Во всяком случае, верхняя часть этой муравьиной кучи в менее солнечный день была бы скрыта за облаками. Моя машина кажется микроскопической мошкой, когда приближается к этому колоссу. Оранжевая цепочка аэропоезда уже втягивается в одно из отверстий надо мной.
– Четырнадцатый воздушный коридор, – говорит Карл, и на приборной панели передо мной загорается цифра 14. Наверняка мой новый друг как-то связан с транспортной системой. Возможно, он именно ее и представляет.
Гиромобиль ныряет в нужное отверстие и вычерчивает несколько петель во тьме, пронизанной мгновенными вспышками желтого света. Через несколько секунд я оказываюсь над узкой нитью одинарной дороги.
За следующие пять минут я меняю направление еще несколько раз. Затем снова оказываюсь над одинарной дорогой, совершенно пустой на этот раз.
– Здесь я вас оставлю, – говорит Карл. – Дальше все должно быть в порядке. Вам ничего не грозит по пути.
– Окромя другого лома, – напоминаю я.
– Что?
– Против лома нет приема, окромя другого лома. Мне ничего не грозит по пути, кроме еще одной функции Randomize.
– От случайности никто не застрахован, даже я, – говорит Карл и отключается. Я продолжаю путь в одиночестве.
Гиромобиль движется быстро, и на двадцать второй минуте полета я вижу на горизонте шапку серой мути. Это то, что мне нужно: город. То, что осталось от города. В свое время я покинул Курск по той же причине, что и большинство его жителей: мне нечем было дышать. Курск всегда был индустриальным городом, городом громадных заводов, перерабатывающих предприятий, вкопавшихся на километры в глубь земли. Там, под землею, шли длинные транспортные магистрали, ползли черные закопченные вагонетки, волоча на себе миллионы кубометров полезных минералов. Я всегда гадал, чем же заполняются эти подземные пространства, многокилометровые линзы пустоты, остающиеся на месте месторождений. Теперь мне кажется, что я знаю. Воздух в Курске всегда был малопригоден для дыхания. Все пять местных рек: Сейм-1, Сейм-2, Сейм-3, Сейм-4 и Ново-Тускар уже давно были заполнены грязью вместо воды. Их поверхность в пределах города была покрыта прочной полимерной пленкой, для того, чтобы никто туда не свалился, и, конечно, для минимизации вредных испарений. Даже сейчас, когда людей в городе почти не осталось, промышленность работает и продолжает выбрасывать отходы на поверхность.
Сейчас подо мною уже простираются длинные серые прямоугольники зданий на окраине, бывшие спальные районы.
Я спускаюсь к полотну дороги и веду гиромобиль на минимальной высоте. Проспекты здесь широкие, планировка прямоугольная, поэтому я иду на скорости сто восемьдесят. В центре придется снизить до шестидесяти. И вдруг, прямо впереди я вижу кусочек жизни: автомобиль, накрытый камуфляжной тканью, прячется за завалом из упавших столбов. Этого еще не хватало! Я срочно притормаживаю, но уже поздно. Мне приказывают остановиться. Кого, интересно, ловят эти мальчики в таком месте? И вообще, в таком городе? Они как пауки в пустом подвале, где не осталось насекомых – никого не едят, и все равно живы. Я останавливаюсь. Из-за автомобиля выходят два автоматчика в бронежилетах. Автоматы древнего образца, как всегда. Из таких пукалок меня не убьешь, но они наверняка рассчитывают выпустить в нарушителя несколько очередей, связать его и отвести туда, откуда не убежишь. Или убежишь, но с большим трудом.