Единоборец
Шрифт:
– Ты больше не боишься? – спрашиваю я.
– Боюсь чего?
– Того, что произойдет через двадцать часов.
– Мне не нужно бояться. Я рада. Единственное, отчего я волнуюсь, – вдруг что-то не так, вдруг не получится? Я не хочу, чтоб моя жизнь оказалась напрасной.
– Это странно, – говорю я.
– Что странно?
– Странно, что мы с тобой летим здесь, внутри пятнышка желтого света, что тучи со всех сторон и капли блестят на стеклах, и снег превратился в дождь, и шорох дождя воскрешает детские воспоминания, такие далекие, что от них не осталось ничего, кроме шороха дождя. Во всем этом есть тонкая нереальность, которую я не могу объяснить ни себе, ни тебе – нереальным кажется все, и моя рука, и твоя улыбка, и твои слова, и то, что я говорю о твоих словах, и то, что ты меня не понимаешь. Но, на самом деле смысл жизни в этом, в таких моментах, как этот, в таких словах, как эти, смысл жизни в самой жизни, а не в тех целях, которых можно достичь с помощью этой самой жизни. Жизнь это не молоток для забивания гвоздей. Жизнь это дыхание, это запах волос, нагретых солнцем, это плач в подушку, когда тебя никто не понимает.
– Сейчас я точно тебя не понимаю, – говорит она. – Но продолжай, если хочешь.
– Нет, уже не хочу.
Мы молчим, тихо шуршит мотор, и капли барабанят в стекла.
– Оттепель, – говорит она.
– Просто мы летим на юг.
– Может быть.
Некоторое время я пытаюсь поддерживать этот бессмысленный разговор, потом окончательно замолкаю. Не знаю почему, но сегодня мне тяжело с ней говорить. Трудно поверить, что еще утром я целовал эти губы, и они неумело отвечали мне. Сейчас это совершенно нереально.
– Поцелуй меня, – вдруг говорит она.
– Я не могу.
– Почему? Дело в тебе или во мне?
– Дело в том, как ты это сказала. Мне кажется, что я вижу тебя в первый раз.
– Ерунда, мы съели с тобой пуд соли. Ты меня целовал сегодня утром, а теперь не можешь. Может быть, ты не любишь женщин? У тебя есть девушка?
– А разве я не говорил тебя об этом?
– Я не помню.
– Да, действительно, – говорю я. – Наверное, я об этом не рассказывал. Хочешь, расскажу?
– Валяй, – отвечает она, – все равно ведь слушать нечего.
– Иногда, – говорю я, иногда, тихими вечерами, ко мне приходит лучшая девушка в мире. Она звонит в дверь, заходит, снимает пальто и целует меня в прихожей. Потом я сижу в кресле, с нею на коленях, и смотрю глупейшее цирковое шоу с клоунами. Я слышу ее смех, такой легкий и естественный, как будто бы она была ребенком, впервые попавшим в цирк. Потом она готовит мне блинчики на кухне (она всегда делает это), мы ужинаем, приглушаем свет и танцуем под тихую медленную мелодию, разговаривая в то же время обо всем на свете и, в первую очередь, о нас.
Под утро, когда еще совсем темно, когда тротуары усыпаны тонким свежим снежком, она уходит от меня, закутавшись в короткую шубку, такую же, как твоя, и проезжающий мимо автомобиль освещает ее уходящую фигуру для того, чтобы я смог увидеть ее в последний раз и запомнить.
– Ты неисправимый романтик, – говорит Клара. – В первый раз слышу такую глупую историю. Тебе давно пора жениться, вот и все.
На этот раз мне все понятно. Клара не могла не вспомнить то, что я уже однажды рассказывал эту историю. И у нее, и у меня в мозгу есть маленький чип, который отвечает за точное запоминание речи, как письменной, так и устной. Я могу запомнить десяток страниц газетного текста, после того, как однажды их прочту. Я могу восстановить любой фрагмент разговора после того, как пройдет несколько лет. Как ни странно, этот чип совершенно бесполезен при запоминании стихов или хорошей прозы. Стихи нужно учить дедовскими методами, повторяя по много раз одни и те же строки. Возможно, что люди потому и не учат стихи сейчас, что разбалованы искусственной памятью. Но я ведь говорил не стихами и даже не хорошей прозой. Я просто говорил то, что чувствовал.
Я решаю проверить ее еще раз.
– По пути ко мне пристал дорожный патруль, – говорю я. – Придрались к тому, что я не имею чипа. Какое им дело до этого?
– Ну и что? – спрашивает она.
– Пришлось убить всех троих. Иначе не получалось.
– Нормально. Они ведь сами нарывались. Не вини себя.
– Да я и не виню. Мне даже понравилось. Ты не мужчина, ты этого не поймешь. Мужчине всегда нравится уничтожать врага. Это у нас в крови. Конечно, на земле полно психопатов, которые согласны убивать всех подряд, если бы им дали волю. Но, когда убиваешь врага, это совсем другое дело. Это победа, а мне нравится побеждать.
– Всем нравится побеждать, – говорит она. – Фемида не вмешалась?
– Нет.
– Конечно. Она ведь в тебе заинтересована. Как ты их убил?
– Это было трудно. Ты же знаешь, что у всех полицаев мощные батареи. Но я сломал им шеи, всем по очереди, потом вытащил батареи и разбил их.
– Куда ты дел тела?
– Сбросил в карьер. Там много глубоких карьеров. Они остались с тех времен, когда разрабатывались глубокие месторождения. Там их не найдут.
– Там их найдут обязательно, – спокойным голосом говорит она, – обязательно, если ты только не вырвал чипы и не спрятал их отдельно от тел.
Теперь у меня не остается никаких сомнений. Меня обманули. Та женщина, что сидит со мной в машине – это не Клара, а ее очень похожий двойник. Тот же голос, то же тело, то же лицо. Те же интонации и та же мимика. Но у этой женщины нет души, поэтому я не могу ошибиться. Я говорю с заводной куклой. Настоящая Клара сейчас далеко от меня, если только она еще жива.
– Прикажи мне выпрыгнуть из машины, – говорю я.
– Что? Зачем?
– Просто прикажи. Скажи: «это приказ».
– Я не собираюсь этого делать. Это бред.
– Да? Тогда прикажи мне что-нибудь другое. Все равно что. Только скажи эти слова.
– Я не стану этого делать.
– Ты не можешь мне приказать, – говорю я. – Потому что ты – это не она. Пока я отсутствовал, ее подменили, и подсунули мне тебя. А я не заметил этого сразу.
Я останавливаю гиромобиль, и машина зависает среди дождя.
– Где она? – спрашиваю я.
– Кто?
– Где Клара? Что с ней с делали?
– Откуда я знаю, что с нею сделали? Чем я хуже нее? Я лучше. Я не собираюсь тебе приказывать и корчить из себя хозяйку. Напротив, я даже согласна подчиняться. Я сделаю все, что ты от меня хочешь. Впереди еще долгий полет, и нам нечем заняться. Эти кресла можно развернуть, и они превратятся в удобную кровать. Не обольщайся, она бы никогда не согласилась с тобой переспать. Она была слишком сдвинутой, чтобы интересоваться сексом. Ты же хочешь меня? У меня точно такое же тело, только моложе и сильней. Мое тело хочет тебя.
– Я не сплю с куклами.
– Не правда, ты бы не отказался, если бы на моем месте была она. По статистике, девяноста процентам мужчин от женщины нужна только одна вещь. Остальным десяти процентам нужно то же самое, но красиво приправленное. Я могу предложить тебе любую приправу.
– По статистике, – говорю я, – самая сильная потребность человека это потребность сесть на унитаз. Никто не может это желание пересилить. Тем не менее, в жизни есть еще что-то, кроме этого. Ты мне не ответила на вопрос. Где она?