Единоборец
Шрифт:
– Она мертва. Ее уничтожили, как только ты ее оставил. Они только и ждали, пока ты улетишь. Они вошли в дом, изнасиловали ее и убили, а тело сожгли.
– Я поворачиваю назад.
– Выбирай, – говорит она. – Если ты захочешь бросить меня сейчас, я тебя убью. У меня достаточно силы, чтобы тебя убить. Тогда ты не достанешься никому. А я, возможно, доберусь сама.
– Попробуй.
Она стреляет в меня, но я успеваю увернуться, и переднее стекло трескается. В дыру мгновенно врывается ветер и холод. Не знаю, чем она стреляла, но дыра серьезная: человек пролезет. Я выпускаю в эту куклу весь оставшийся боекомплект. Кресла разлетаются в клочки, с машины сносит крышу.
Ее выбрасывает в воздух и переворачивает несколько раз. Но она не падает. Более того, кажется, она даже не повреждена.
Я тоже хватаю ее за шею и начинаю душить. Это не менее бессмысленная затея: если ее не взяли пули, то пальцы тем более не возьмут. Мы оба висим, вцепившись друг в друга. На ее лице – безумная сосредоточенность, как на лице шахматиста, обдумывающего самый важный в своей жизни ход. Никаких посторонних эмоций – ни злобы, ни злорадства, ни ярости, ни предвкушения победы – ничего, лишь голая функциональность. Ее лицо все сильнее приближается к моему. Надо отдать ей должное: ее механические мышцы не уступают по силе моим. Но это ничего не значит. Какой бы сильно она ни была, она не сможет повредить мне. Разве что…
И в этот момент я вижу, как нечто странное появляется чуть пониже ее переносицы. Вначале это похоже просто на большой прыщ. Но прыщ вырастает и лопается. Из него медленно высовывается металлическое острие. Выдвигается нечто вроде толстой иглы и начинает приближаться к моему лицу.
– Узнаешь? – спрашивает она. Сейчас ее голос похож на змеиное шипение, потому что она практически не разжимает губ. Все ее мышцы предельно напряжены и тверды, как камень.
Я не отвечаю ей. Конечно, я узнаю эту иглу. Это острие того самого дротика, который всадили в меня карлики. Не знаю, как сделана эта штука, но она сможет пробить мою кожу.
Она поворачивает голову, так, чтобы направить острие иглы прямо в мою батарею. Если она проткнет батарею, та, скорее всего, перестанет работать. Тогда мне конец. Но у меня ведь есть и еще кое-что. Я выпускаю двух мошек, и они садятся ей прямо на зрачки. Она пытается моргать, чтобы прогнать механических насекомых, но они уже крепко вгрызлись в ее оптические линзы. Она начинает мотать головой, но все это бесполезно. Мошки прогрызают дыры и проваливаются внутрь ее глаз. Глаза начинают вытекать. Сейчас я не вижу мошек, но, насколько я понимаю, они выгрызают ее оптический нерв, стараясь проделать канал для прямого входа в мозг. Еще минута – и они окажутся внутри ее черепа.
Ее хватка начинает слабеть, и я пользуюсь этим. Отодвигаю ее от себя, сворачиваю ей шею. Наверняка она тоже имеет батарею, потому что ее тело основано на биологических тканях. Иначе бы она не выглядела такой похожей на человека. Я включаю электроразрядник, выпуская голубую искру прямо в ее переносицу. Она несколько раз дергается, изгибается дугой, затем расслабляется. Пахнет паленым мясом. Я поспешно выбрасываю ее тело в пустоту, проносящуюся за бортом машины. Она падает и исчезает. Через несколько секунд до меня доносится звук взрыва. Все кончено. Это был посмертный удар.
Теперь я могу обратить внимание и на машину. Просто чудо, что она пока еще держится в воздухе. Запах паленого мяса не исчез – его издают мои основательно поджарившиеся ноги. Пожар еще продолжается, но языки огня стали совсем маленькими: их сбил непрекращающийся дождь. К счастью, гиромобили не используют нефтепродукты в качестве топлива. Ничего взрывоопасного в машине не должно быть. А то, что взорвалось, было просто миной, которую подложили специально.
Я сканирую то, что осталось от машины. Порядок. Проверено, мин нет. Липовой Клары тоже нет. Хотя, она могла обмануть меня с этим посмертным взрывом
Я оглядываюсь вокруг: в воздухе ее нет. Но, возможно, я ошибаюсь. Притаиться под машиной она не могла. Там роторы,
6
Но я не могу разогнаться до хорошей скорости. Не выше ста шестидесяти. Встречный воздушный поток так силен, что меня просто выбросит из машины. Вдобавок, машина постепенно начинает крениться вправо. С правой стороны временами слышится подозрительный треск, который затем переходит в визг на очень высоких нотах, затем внезапно обрывается. Это значит, что один из правых роторов поврежден. Я поднимаюсь выше, километров на девять, и оставляю черные невидимые тучи внизу. Надо мной горят холодные звезды, такие холодные, какие могут быть только зимой и только на большой высоте – кажется, что они вмерзли в черный лед неба. Подо мною – идеальная тьма; земля закрыта плотными тучами, не пробивается ни единого огонька. Кажется, что летишь в космосе, в каком-то межзвездном вакууме. Ветер на такой высоте стал совершенно ледяным; мой организм автоматически включает одну из систем температурной защиты. Лицу сразу становится теплее. Несколько раз машина начинает сильно крениться, но мне удается возвратить ее в нормальное положение. Не будем строить иллюзий: долго она так не протянет. Значит, сделаем все, чтобы она протянула подольше. Я поднимаюсь на максимальную высоту. Гиромобиль, его движущая система, ни капли не зависит от атмосферы. Теоретически, такая машина могла бы выходить в космос – но только теоретически. На самом деле, в машине есть множество устройств и приспособлений, которые могут работать лишь при определенном давлении атмосферы. Первым отключается автопилот: машина все еще идет по заданному курсу, но отклониться от курса я уже не могу – потом бы мне пришлось переключиться на чисто ручное управление.
Большая высота нужна потому, что через несколько минут машина начнет постепенно снижаться. Один из роторов, скорее всего, правый передний, работает нестабильно. Как только он снизит обороты, оставшиеся роторы начнут компенсировать этот спад, их частота тоже упадет. Машина станет съезжать вниз, как будто с огромной ледяной горки. Поэтому я и набрал высоту под шестьдесят километров, поднявшись до самой озоновой пленки. Эта пленка заменяет озоновый слой атмосферы, теперь уже полностью исчезнувший. Толщина ее всего несколько сантиметров, и она полностью прозрачна. Трансконтинентальные транспортные ракеты пробивают ее постоянно, делая огромные дыры, но она быстро восстанавливает повреждения, потому что на самом деле состоит из множества водородосодержащих бактерий, специально выведенных человеком для этих целей. Бактерии слипаются между собой и образуют довольно прочную пленку. Она могла бы выдержать даже вес человека, если бы вдруг человек оказался на подобной высоте. Питаются они непосредственно от солнечной энергии. В свое время эта пленка несколько повысила температуру на планете, растопила добрую треть антарктического ледяного щита, потому что создала дополнительный парниковый эффект. Это верхняя граница атмосферы, за нею начинается космос. Давление здесь изменяется скачком.
К счастью, я попадаю в попутный воздушный поток, в теплый джет-стрим, который скользит вдоль внутренней поверхности пленки; он разгоняет меня до двухсот пятидесяти. И через пару минут машина начинает падать.
Падает она очень медленно и постепенно. Она почти не слушается управления, поэтому больше всего я опасаюсь попасть в какой-нибудь воздушный вихрь, которых немало на средних высотах. Это может закончится штопором. На высоте сорока километров я едва не сталкиваюсь с солнечной электростанцией, плавающей в атмосфере. Выглядит она как мыльный пузырь диаметром около пятисот метров. Она надута гелием, как древний аэростат. Но, в отличие от пузыря или аэростата, это сооружение может похвастаться отличной прочностью: она выдержит столкновение с крупным самолетом. Машина проходит в каких-то десяти метрах от выпуклой блестящей стенки и отражается в ней, уменьшенная, как в шарике на новогодней елке. Возможно, что я все-таки дотяну до цели. Осталось уже не так уж много.