Единоборец
Шрифт:
9
Но остальное уже просто. Я перебрасываю контакты на мирно лежащее новорожденное существо. Копирую файлы, и оно начинает шевелиться. Объем информации довольно велик, поэтому приходится подождать. По мере того, как освобождается мой дополнительный мозг, основной включает его в работу, создавая резервные файлы. Информация идет отдельными сгустками, проталкивается по кабелю, как кровь по сосудам. Времени для этого достаточно. В состоянии клинической смерти мозг выдержит не менее получаса.
Наконец, тело открывает глаза.
– Ты со мной? – спрашиваю я.
Новорожденная Клара лепечет что-то невразумительное. Нужно время, чтобы ее новый мозг настроился. Я жду. Вначале отсоединяю все шнуры, потом закрываю рану на своем животе и держу края кожи до тех пор, пока шрам полностью исчезает. Клара садится. Теперь ее взгляд выглядит почти осмысленным.
– Я снова хочу есть, – говорит она.
– С возвращением тебя.
– Я хочу есть.
– Есть нечего. Ты же все сожрала, как саранча.
– Но я все равно хочу!
Она начинает плакать, хнычет, как ребенок. Похоже, что мозг еще не готов. Ее кожа уже разгладилось, тело молодеет на глазах. Исчезают морщины, складки, грудь приподнимается и словно надувается изнутри. Сейчас этой женщине не больше тридцати и, возможно, она станет еще моложе. Плач прекращается.
– Как ты мог это сделать? – спрашивает она.
– Что сделать?
– Ты меня задушил.
– Прости. Это было необходимо.
– Это было страшно. Я не хотела умирать. Это было почти совсем как настоящая смерть. Это было COPY или MOVE?
– Надеюсь, что второе.
– Но ты не уверен?
– Но я не уверен. Но, как бы то ни было, она уже мертва. Она не долго мучилась.
– Это я не долго мучилась! У меня до сих пор мурашки по коже!
– Ты жива.
– Но она умерла?
– Я не знаю. Этого никто не знает. Я не мог сделать по-другому.
– Она же так хотела жить, – говорит Клара. – Точно так же, как и я. Пусть это останется на твоей совести. Дай мне что-нибудь прикрыться. Ты что, не видишь, что я голая?
– Вижу.
– Тогда в чем же дело?
– Ты отлично выглядишь. Такой красивой ты еще никогда не была. Зачем прятать такую красоту?
– Спасибо. Тебе нравятся лысые девушки?
Прошел всего день, а она уже разучилась смущаться. Ее нисколько не стесняет мой взгляд.
На самом деле волосы на ее голове уже начали отрастать. Пока еще это короткий ежик, но через несколько минут они достигнут нормальной длины. Батарея вначале восстанавливает жизненно важные части организма, а уже потом занимается косметическими проблемами. Сейчас кожа Клары гладкая, как у новорожденной. На коже нет ни одного волоска. Брови уже начали проявляться, и лицо приобретает нормальный вид.
Я беру ее за руку и смотрю на ногти. Вместо ногтей – тоненькие пластинки, не прочнее папиросной бумаги.
– Твоя рука очень мягкая, – говорю я. – Я никогда не видел такой мягкой кожи.
Провожу рукой по ее плечу, и ее тело отвечает на это прикосновение.
– Сделай это, – говорит она. – Я знаю, что сейчас не самое подходящее время и здесь не самое лучшее место, но…
– Но для этого лучше всего подходит неподходящее время и место, – продолжаю я и беру ее на руки.
– Куда ты меня несешь?
– Куда угодно, подальше от этого трупа.
Тело старухи все еще лежит на столе. Глаза ее приоткрыты, а лицо искажено гримасой предсмертной муки. Я выхожу в соседнюю комнату. К счастью, здесь есть удобный диван. Я сажу ее себе на колени. Ее губы уже знают, что делать. Они совсем не такие робкие, какими были сегодня утром. Они стали жадными и уверенными. Женщине нужно совсем немного времени, чтобы научиться. Вдруг она отстраняется.
– Как ты думаешь, я могу забеременеть?
– Только не сейчас. Батарея еще не восстановила твою репродуктивную систему. Еще около получаса ты будешь стерильной. Может быть меньше.
– Тогда не стоит терять времени.
Я с ней совершенно согласен. Мы не теряем времени, но надолго ее не хватает. Она встает с дивана, подходит к окну и всматривается во что-то. Потом приносит короткий халат и надевает его.
– Это было хорошо, – говорит она, – хорошо, но я не могу. Я не могу сосредоточиться. Чем больше ты меня целуешь, тем сильнее я отвлекаюсь. Потом я думаю, что не должна отвлекаться, и от этого отвлекаюсь еще сильнее. Я думаю обо всем сразу, и я слишком хочу есть. Есть ведь больше нечего, да?
– Совершенно нечего. Во всяком случае, я не нашел ничего, напоминающего пищу. Я осмотрел все.
– Нюхать надо было, а не смотреть!
– Я нюхал тоже. Но я не понимаю запаха твоей пищи.
– Я думаю вот о чем, – говорит она. – Сегодня я дважды побывала на том свете. Конечно, это всего лишь клиническая смерть, а не настоящая, но я все равно успела кое-что увидеть. Много тьмы, очень много тьмы. И очень выпуклое пространство, очень просторное, но совершенно не пустое. Хочешь, я расскажу тебе, что я видела? Это было так интересно, что я даже не знаю, что думать. И совсем не так, как пишут в этих глупых книгах. Никаких коридоров и потайных комнат. Никаких светящихся шаров и просмотров собственных воспоминаний. Может быть, просто потому, что у меня нет воспоминаний. Но там были люди, и они были живы особенной жизнью. Кажется, смерти и в самом деле нет. Причем в первый раз я видела совсем не то, что во второй. Рассказать?
– Не нужно, – отвечаю я, – это между тобой и Богом.
– Конечно, но я до сих пор не уверена, что он есть. То, что я видела, определенно не было Богом. Тем Богом с большой буквы, о котором постоянно твердишь ты. Ты так крепко в него веришь?
– Я почти не верю в него.
– Тогда это ерунда. И меня волнует еще один вопрос. Что же мне делать, я так хочу есть? Почему я так хочу есть, я ведь уже восстановилась?
– Наверное, не до конца.
– Наверное, не до конца, – соглашается она. – Так вот, я не понимаю одной важной вещи. Можно спросить?