Единоборец
Шрифт:
– Очень мало. Но у каждого есть шанс стать человеком. Даже у тебя. Подумай о моих словах. У тебя будет время подумать.
Я снова открываю аварийный люк.
– Я останусь здесь сам? – пугается он.
– А почему бы и нет? Через несколько часов тебя найдут твои бравые друзья. Пока повисишь здесь, между небом и землей.
– Вы не понимаете! Я не могу остаться здесь, это противоречит уставу.
– Да плевал я на твой устав.
Он пытается вырваться из ремней, дергается как рыба, попавшая на крючок.
– Не оставляйте меня!
Я выбираюсь из люка и планирую вниз, между лохматыми лапами елок. Подо мной снег, по которому несутся стаи странных мелких существ, каждое из которых своей формой напоминает летучую мышь. Бегающие летучие мыши, это что-то новое. Мыши копошатся подо мной, вот они уже начинают залазить на стволы. Я не знаю, в чем тут дело, но выяснять уже нет времени. Твари проворны, как черные кожаные белки. Они скачут по стволам, по веткам, некоторые срываются, но снова лезут вверх. Мне не хочется ступать ногами в это живое месиво, и я отлетаю в сторону. Одна из тварей бросается на меня, прямо на лицо, и пытается прокусить кожу на щеке. Я отрываю ее от себя и швыряю в сторону. Это не животное, это робот. Что они делают здесь?
Твари уже облепили зубочистку. Они сжирают ее крылья, и корпус валится вниз, носом вперед. Я не вижу кабины с пилотом внутри, я вижу лишь слой черных существ, пожирающих машину. На снег падает лишь изгрызенный остов самолета. Твари разбегаются во все стороны. Остается лишь снег, истоптанный множеством проворных маленьких механических лап. Шорох быстро затихает, и лес остается один на один с ночной тишиной, выпуклой и страшной.
Что это было? Знал ли пилот о возможности такого конца? Было ли это наказание за нарушение устава? Почему он так боялся оставаться сам? Я уже никогда этого не узнаю. Может быть, это были происки врагов, может быть, система защиты, разрушающая машину до того, как вражеские шпионы начнут выяснять секреты ее технического устройства? Или это были дикие стаи техно-хищников, живущие в лесах и обезумевшие от голода? Воющие по ночам в инфразвуковом диапазоне, воющие на рентгеновское изображение луны, которое остается на механической сетчатке их механических глаз? Каждое из предположений может оказаться правильным, но, скорее всего, не верно ни одно из них. Я просто не знаю. На самом деле мы ничего не знаем о мире, в котором живем – и вдруг я впервые ощущаю, насколько это страшно. Медленно, очень постепенно, этот мир стал совершенно чужд нам, он создал свои законы, свои правила борьбы и смерти. В этом мире пока еще остается место для нас, теплых и мягких, но с каждым годом это пространство сокращается, как шагреневая кожа или как замерзающая полынья на быстрой реке. Как скоро эта полынья замерзнет окончательно?
7
Я выхожу из лесу, и в этот момент срабатывает сканер опасности. До дома еще метров сто, но опасность возрастает с каждым шагом. В конце концов, сканер начинает пищать так громко, что даже действует мне на нервы. Я его отключаю. И так понятно, что в этом доме ничего хорошего меня не ждет.
Ночь тиха, и снег оглушительно скрипит под моими ногами. Звук такой громкий, что и глухой услышит. Кто бы ни был в этом доме, а подобраться к нему незаметно я не смогу. Да я и не стараюсь. Наверняка меня заметили еще тогда, когда я бросил самолет на верхушки деревьев. Шуму было предостаточно. Я поднимаюсь на крыльцо и прислушиваюсь. Внутри тихо. Никакого движения. Открываю дверь.
Они неподвижно сидят на полу, опираясь спинами на стены. Они опустили свои головы так, что я не могу видеть их лиц – почти свернулись клубками, как ежики. Их очень много, так много, что я даже не успеваю их сосчитать. Десять, двенадцать, шестнадцать, семнадцать. В комнате семнадцать боевых андроидов, устриц, каждый из которых вполне мог бы справиться со мной и в одиночку. Но один на один – это еще бабушка надвое сказала. Я бы рискнул сразиться с одной устрицей. Даже с двумя. Но семнадцать – это слишком.
Я вхожу в комнату, но они не просыпаются. Та поза, в которой они сидят, означает, что устрицы отдыхают или перенастраивают некоторые из программ. Конечно, это не делает их беззащитными или неспособными напасть. Просто они не спешат и продолжают заниматься своим делом. Я выхожу на средину комнаты и хлопаю в ладоши. Один из роботов поднимает голову. Если они бросятся на меня сейчас, то мне конец. Но я часто встречал устриц и хорошо чувствую, что они собираются сделать. Сейчас они не будут нападать. И не только потому, что они в плащах. Условная механическая психика устрицы очень проста и очень несовершенна. В них есть то, что с человеческой точки зрения кажется навязчивостью, навязчивыми движениями, ритуалами, странными и ненужными позами. Возможно, что это связано с плохой стыковкой их двух мыслительных систем. Устрица, которая не дерется, мыслит лобными долями своего маленького головного мозга; устрица, которая дерется, отключает головной мозг и мыслит только спинным. Это позволяет ей реагировать намного быстрее, – за счет того, что сокращаются пути для нервных импульсов. Именно поэтому они выполняют ритуал раздевания перед началом боя, им нужно время, чтобы настроиться, но кроме раздевания, есть еще много небольших, незаметных для непрофессионала движений, по которым можно определить, собирается ли устрица вступать в бой.
Эти пока нападать не собираются. По крайней мере, в ближайшие пять секунд. Я хлопаю в ладоши и смотрю на них. Один из роботов поднимает голову. Остальные продолжают сидеть в тех же позах.
Андроид поднимается и расправляет плечи. Это довольно крупный экземпляр, таких больших я еще не видел. Его рост примерно два метра двадцать или два двадцать пять. То есть, моя голова даже не достает ему до плеча. И он очень широк в плечах, что говорит об уникальной для этих роботов физической силе. Большинство устриц изготавливаются небольшими и юркими, – считается, что быстрота имеет преимущество перед силой.
Мы смотрим друг другу в глаза. Робот делает несколько шагов, затем нагибается и поднимает перевернутый стол. Он поднимает его легко, как пушинку. Потом ставит рядом кресло и садится в него.
– Уходи, – говорит он, – тебе здесь уже ничего не светит.
– А ты хорошо разговариваешь, – отвечаю я. – Отличная имитация.
– Мой мозг несколько больше стандартного. Потому что я руковожу звеном.
Он говорит медленно, старательно выговаривая каждый слог. Кажется, что он пережевывает слова, его челюсти движутся сильнее, чем нужно.
– Почему я должен уходить?
– Ты нам не нужен. У нас не было задания тебя убивать. Ты уйдешь, и мы уйдем. Если ты не уйдешь, тебе придется драться. Я этого не хочу. Ты умрешь, но ты успеешь повредить одного или двух из моих ребят. Мне это не нужно. Мы хорошая команда.
Он оборачивается и прислушивается. Где-то вдалеке, за стенами, послышался шум. Скорее всего, это в подвале.
– Что это было? – спрашивает он.
– Не знаю, наверное, кошка.
– Здесь нет никаких кошек. Я в этом уверен.
– Где Клара? – спрашиваю я.
– Кто?
Действительно, глупо было ожидать, что он знает это имя. Ему приказали убить человека и дали некоторые из параметров жертвы, по которым ее можно надежно определить. Имя не является таким параметром. К тому же, имя «Клара» совершенно условно.
– Что вы с ней сделали? – спрашиваю я.
– Мы ее убили.
– Давно?
Если это произошло недавно, есть шанс ее оживить. Современные тела выдерживают минут тридцать или сорок после биологической смерти, даже при выключенной батарее. Это называется остаточным регенерационным зарядом. Этот заряд увеличивает длительность клинической смерти раз в восемь, не меньше.