Единственное число любви
Шрифт:
К сожалению, женщины в моей ситуации редко обращаются за помощью к специалистам. И я не знаю, решилась ли бы на это я, если б сама не была врачом.
Так или иначе, двух месяцев лечения хватило, чтобы выйти из кризиса, и к тридцатипятилетию я обрела способность по-новому смотреть на мир. Нужно было как-то устраивать жизнь. Я даже не столько мечтала о муже, сколько о ребенке. Моя сексуальность, долгое время безжалостно подавляемая, заявляла о себе страстным желанием прижать к груди маленькое розовое нежно пахнущее существо. И я стала подыскивать ему отца.
Теперь
Известно, что творится в районных поликлиниках во время эпидемий гриппа. Количество квартирных вызовов растет, а ряды тех, кто должен спешить на эти вызовы, редеют. Так было и на этот раз. В разгар эпидемии половина участковых врачей моего отделения лежала с температурой, а среди присланных на подмогу практикантов не было ни одного толкового.
Я вела вечерний прием, принимая больных сразу с трех участков. Поначалу за дверью кабинета стояла ругань, и каждый раз, когда я нажимала кнопку приглашения в кабинет, на пороге появлялись как минимум двое. Но с такими ситуациями я уже давно научилась справляться, так что постепенно гвалт стих и, как мне сообщила выходившая за карточкой сестра, порядок в очереди установился.
И вот, в тот момент, когда я задумалась над результатами анализов очередной больной, в кабинет ворвалась одна из практиканток. Заплаканная, не обращая внимания на мою больную, она вывалила мне на стол кипу эпидемических карточек и начала что-то сбивчиво и возмущенно говорить.
Подняв глаза, я сразу вспомнила эту рыжеволосую девочку. Ее профнепригодность я диагностировала еще на вчерашней планерке. Увы, но теперь в нашей поликлинике тот же диагноз можно поставить едва ли не четверти моих коллег…
— Успокойтесь и подождите в коридоре, — подчеркнуто сухо сказала я практикантке, а моя медсестра, с которой мы отлично понимали друг друга, собрала голубоватые карточки в аккуратную стопку.
Извинившись перед больной, я продолжала прием и осмотрела еще двоих, прежде чем предложила уже немного взявшей себя в руки практикантке зайти в кабинет.
Я не буду передавать подробности нашей короткой беседы — надеюсь, она кое-что прояснила в хорошенькой рыженькой головке, — но кончилось все тем, что после приема я положила карточки практикантки в свою сумку и отправилась по вызовам сама. Будучи завотделением, я делала это только в случае крайней необходимости.
Теперь ключ от этой двери висит на моей связке. А тогда, впервые позвонив в нее, помню, что посмотрела на часы — было десять вечера. Спешить все равно некуда, устало подумала я и сначала услышала за дверью кашель, заставивший заподозрить как минимум бронхит, а потом передо мною предстал довольно высокий мужчина примерно моего возраста. Он был в темно-зеленом махровом халате, однако чисто выбрит и даже, как мне показалось, причесан. От него исходил несомненный жар, но вид моего пациента был при этом виноватый — такой бывает у людей, не привыкших болеть.
Помогая
Ванная, куда он проводил меня вымыть руки, была отделана темно-зеленой плиткой; керамические мыльницы в виде лягушек и разрисованные камышами полотенца, отражаясь в большом зеркале, завершали впечатление пруда. Мне понравилось.
Мы прошли в комнату, я попросила больного включить верхний свет — горела только лампа у разобранной постели, — снять халат и лечь. Пока он раздевался, я окинула взглядом заваленный бумагами письменный стол и книжные стеллажи. Там, где не было книг, на оклеенных белыми обоями стенах в металлических рамках висели черно-белые фотографические портреты, среди которых я узнала известного петербургского художника и юную киноактрису.
Кроме этого портрета, ни в ванной, ни в комнате присутствия женщины не ощущалось.
Я села на стул возле постели и, наклонившись к укрытому одеялом больному, взяла его руку, чтобы сосчитать пульс.
— Вы знаете, я редко болею и обычно лечусь сам, — свистящим шепотом подтвердил он мои впечатления. — Но этот кашель не проходит уже вторую неделю, а вчера меня так затрясло, что пришлось все бросить и ехать домой.
— Какая температура сейчас?
— У меня, к сожалению, нет градусника.
Судя по пульсу, около тридцати девяти. Большинство мужчин при такой температуре лежат в постели и жалобно стонут, а этот даже побрился. Я достала термометр из своей сумки и, отогнув одеяло, сунула ему под мышку. От сухощавого смуглого тела шел запах горячего пота, перебиваемый хорошим одеколоном.
— Чем вы лечили кашель?
— Чем обычно. — Он улыбнулся и произнес то, что я ожидала услышать: — Баня, водка.
— Послушайте, — сказала я, — вы уже не мальчик и живете не в лесу. Разве вы никогда не слышали, что ваши баня и водка при кашле с температурой ведут к пневмонии и тяжелым сердечным осложнениям? Такое отношение к себе — это не просто бескультурье, а настоящее преступление. Может быть, у вас в запасе еще несколько жизней?
— Нет, — просипел он. — По крайней мере, мне об этом ничего не известно. Но ведь вы пришли не только для того, чтобы обвинять меня в бескультурье.
У него было тридцать восемь и восемь. Достав стетоскоп, я сбросила с него одеяло. По-моему, он смутился.
Сердце, несмотря на температуру, серьезных поводов для беспокойства не давало. Пневмонии тоже, к счастью, не было, но бронхит был определенно, о чем я ему и сообщила. И горло мне не понравилось.
— Когда я смогу работать? — спросил он, как только я закончила осмотр.
— Не знаю, — пожала я плечами. — Когда вылечитесь. В ближайшие три дня, по крайней мере, вам необходим постельный режим. И разумеется, строгое соблюдение моих назначений. Есть кто-нибудь, кто мог бы за вами ухаживать?