Эхо вечности. Багдад - Славгород
Шрифт:
Приход полицая
Редко-редко случается, когда капризное нечто, управляющее всеми событиями в мироздании, в том числе и случайными, посылает отдельному человечку, песчинке бесценной, счастливый шанс. Редко. Все больше норовит оно навредить ему, помешать, словно испытывает его или соревнуется с ним. А может, завидует? Ну как же — ему, такому большому да могучему, Бог не дал Святого Духа своего; а человеку дал.
И расплачивается человек, эта кроха беспомощная перед огромностью всей материи, за тот дух невидимый непомерными и страшными расплатами, несчастными совпадениями да подножками во многих делах.
Не знает капризное нечто благодеяния сопернику своему по бытию.
Так и тут получилось. Как же можно было не навредить человеку, благополучно бежавшему от врагов? Как можно было не навредить ему в этой маленькой удаче?
Борис Павлович все помнит, словно вчера это было — так быстро жизнь пронеслась.
«Начало светать. Когда слышу я сквозь сон: топ-топ, топ-топ — чьи-то шаги возле хаты. Дальше слышу, кто-то спрашивает:
— Где Борис?
Я вскочил и начал быстро одеваться. Первое побуждение было — бежать. Но куда убежишь, если везде немцы? Из родительского дома не убегают. И я опять лег.
Но кто это пришел? Ночь ведь. Слышу, он матери что-то рассказывает, голос возбужденный.
Когда заходит в комнату, где я спал. Вижу — мужик. На фоне светлеющего окна деталей не различаю, мне только видно, что он с винтовкой.
Подходит ко мне:
— А ну вставай!
Я не стал торопиться, соображаю... Голос вроде знакомый, а вспомнить не могу...
— Подымайся! — торопит он меня.
Ну что делать? Кто это? С чем пожаловал?
Он мне третий раз говорит:
— Вставай, Борис! С приездом!
А-а, ну коли «с приездом», то можно договориться. Встал я присмотрелся — вижу, что это Петро Левченко[28], отец Фроси Петровны Левченко, которая была у нас учительницей начальных классов.
— С каким приездом?
— Ну, оттуда... А Иван еще не пришел? — невинно так спрашивает Петр.
— Какой Иван? — тут я вообще опешил.
Откуда он знает про Ивана? И о том ли Иване он говорит, который должен был прыгать с поезда после меня?
— Ты что, боишься меня? — возмущается Петр.
— Не боюсь, просто ничего не понимаю. Может, объяснишь? — хотя где там «не боюсь»!
А мы с этим Петром встречались на Перекопе, когда наши части соединились... Мы — в касках, перепоясанные пулеметными лентами — еле-еле узнали друг друга... Короче, воевали вместе. Он был почти на поколение старше меня, но я не знал его отчества... Да и вообще, на фронте принято было обходиться без церемоний, бойцы друг другу говорили «ты».
А теперь он тут полицай, а я — бежавший из плена.
И в это время в хату заходит Иван Крамаренко. Увидел полицая и встал молча, ничего не говорит.
Позже Иван рассказал мне, что лично при нем из вагона спрыгнуло 8 человек, остальные поехали дальше. Но и те должны были уйти перед Синельниковым.
Иван рассказывал:
«Спрыгнул я удачно, отполз от дороги, укрылся в посадке. А дальше не знал, куда идти. Но помнил тот адрес, что ты мне дал . Разогнался идти на поиски. А потом подумал, что ночь... Неудобно людей беспокоить. Дошел до кукурузы и сел там. Решил дождаться утра.
Начало светать... Только тут я почувствовал, что моя травмированная нога сильно натружена и болит. Давно надо было перебинтовать ее. Там, я не говорил тебе, у меня давнишняя рана, открытая. Только расположился... И тут увидел полицая, который охранял железнодорожный участок. Тот тоже увидел меня. Подошел. Это и был ваш односельчанин Петро.
Он на меня наставил винтовку:
— Кто?
Говорю:
— Дядя не стреляйте. Я...
— Кто ты, кто? — похоже, он боялся больше меня.
— Я пленный. Бежал из лагеря вместе с вашими земляками...
— С кем? — ну я и сказал ему, Борис... Прости. А он и говорит дальше: — Пошли, я доведу тебя до него.
— Подождите, дядя, я ногу замотаю, — мне же надо было закончить начатое.
— Ладно, — полицай рассказал мне дорогу: — ты иди вон туда и туда, а я пошел по своим делам. Некогда мне ждать тебя.
Он ушел вперед, а я обернул ногу и пошел следом».
Короче, Петро, конечно, поспешил к нам, чтобы удостовериться... Ну а Иван по его подсказке пришел ровно через 5 минут.
А я, как только появился дома, приказывал матери, чтобы нигде никому не говорила о моем появлении. А тут уже полсела знает, что я дома!
— Да не бойся ты, — подбодрил меня Петр. — Тут сколько уже пришло... Боже мой! И ничего. Немцы не трогают.
Но у меня же была своя семья. Жена жила у своих родителей после возвращения из Смушевой, где работала. Там же дочка была. Я ночью к ним не пошел. Но жене с утра люди донесли новость... Ничего тут утаить нельзя было...
Жена прибежала, принесла мне человеческую одежду. Теперь я мог идти через все село к ним. Распрощались мы с Иваном. От матери ему на вокзал гораздо ближе было.
— Ну, Борис, прощай. Я убедился, что ты прибыл и теперь могу спокойно отправляться домой. Спасибо тебе, сам я не решился бы бежать... Неизвестно, какой бы была моя судьба, — на прощанье мы обнялись.
Вот так я остался в оккупации.
Но никому не сказал, что пережил в плену, что мне там сообщили и что за камень я носил в душе».