Эхо вечности. Багдад - Славгород
Шрифт:
Тут утром рано прибыли мы в Джанкой и поезд остановился, но я не мог понять, куда он повернул нос — на Чонгарский ли мост и на Украину, или, может, опять в Крым, опять на клочок земли, со всех сторон охваченный морем.
Начался осмотр поезда: одни ходили и постукивали молотом по колесам, другие осматривали вагоны, третьи начали отцеплять старый паровоз. Но тут же вот решетка сорвана! Она не полностью сорвана, а подорвана с трех сторон, но все равно видно, что отсюда бежали. Сейчас осмотрщики вагонов это заметят и к нам придут...
Все трясутся, дрожат, понимая, что кто-то из нас сегодня пострадает. А это же не просто там как-то пострадать, а погибнуть, лишиться жизни! Пленные притихли, старались не говорить и даже не смотрели друг другу в глаза.
И вот в вагон заглянули немцы. Увидели сорванную решетку... Мы замерли. Затаили дыхание.
Когда нет, обошлось — эти работники молча подставили лестницу и прибили решетку заново, причем так небрежно, буквально как-нибудь. Мне показалось, что даже подчеркнуто как-нибудь, чтобы мы это заметили, не просто намеренно.
И никого не тронули... Пронесло! На душе стало веселее.
Ходят вокруг поезда железнодорожники, присматриваюсь и вижу, что они — из наших людей. Ага, понятно, что за немцы ремонтировали решетку и почему нас не тронули. Это же наши, советские люди! Они тем временем цепляют паровоз в какую-то сторону.
Я осмелел, спрашиваю у них:
— Куда голова поезда стоит?
— На Чонгарский мост, — со скрытой приветливостью ответили они.
Значит, домой, на Украину!»
Приветливое поведение джанкойских железнодорожников было не таким безобидным, как могло показаться. Ведь оно рождало в настрадавшихся людях иллюзию, что все свои, которые пошли служить к немцам, сделали это просто по необходимости, что на самом деле они на нашей стороне. Да, были такие, много таких было. Но были и уроды, служащие у врага по убеждениям или из личной корысти. Те были гораздо хуже и опаснее немцев! Они не просто служили у немцев, а выслуживались перед ними!
Правда, у нас, на востоке, таких людей было мало, буквально единицы. И то это были просто дурачки, которые вознамеривались с приходом немцев поквитаться со своими местными врагами. Они к немцам пошли ради сведения счетов.
Увы, это известная человеческая психология. Так, когда во Франции велись религиозные войны между католиками и протестантами (гугенотами), многие тоже под сурдинку избавлялись от своих врагов.
Известно, что в Варфоломеевскую ночь, ночь резни гугенотов, граф де Бюсси д’Амбуаз зарезал своего кузена Антуана де Клермона, ибо тот был его конкурентом в получении наследства. А известного философа П. Рамуса убил его коллега Ж. Шаркантье только потому, что они по-разному понимали теорию Аристотеля.
Было такое и на Руси в период феодальной раздробленности, когда князья, будучи близкими родственниками, не могли поделить вотчины и призывали на помощь неприятеля, полагая с его помощью добиться своего и не понимая, что неприятель никому ничем не поможет, а только ослабит дерущихся и потом оберет и тех, и других.
А то еще один пример. Процесс политического дробления Киевской Руси, которая в середине XII века разделилась на независимые княжества, быстро привел ее к монголо-татарскому нашествию (1237–1240), которое она, ослабнув в междоусобицах, не смогла отразить. Это уместно напомнить всем нам именно теперь, когда мы снова встали на этот гибельный путь.
Любые иллюзии опасны, ибо не позволяют реально оценить обстановку и выбрать правильное поведение. Слава богу, Борис Павлович это понимал — сказалась жизнь в политически бурлящем Ираке и в Кишиневе, где шли аналогичные процессы.
Подготовка к побегу
Пленные жили вне времени. Для них существовало четыре состояния суток: утро, день, вечер и ночь. Ну еще солнце служило природными часами и помогало ориентироваться в труде и отдыхе. Но оно гуляло по небу не всегда, особенно хмурыми были осень и зима. Это было не просто неудобно, а губительно для здоровья, потому что организм человека ведет внутренний отсчет времени, тесно связанный с внешним распорядком активности и покоя.
Впрочем, какой покой в рабстве...
«Где-то в обед мы прибыли в Мелитополь, это 115 км от Запорожья. Здесь поезд стал и стоял довольно долго. Бог его знает куда нас везут, никто не скажет. Свои, которые есть среди немцев, не знают, а немцы... Это же немцы. Только сердце мое билось все сильнее — к родным местам подъезжаем.
Я прямо как чувствовал! Обернулся к остальным пленным и говорю:
— Что, если начнут считать? Но окно забито, все чин по чину. В крайнем случае будем говорить, что нас изначально сюда посадили 48 человек, а не 50. Поняли?
— Поняли, — отозвались те хором.
И тут — трах-бах — открывается дверь вагона и заглядывают немцы. Так, туда-сюда посмотрели, все проверили и не стали считать. Потом один из них показывает на меня пальцем:
— Du kommst aus dem Auto — Ты давай выходи из вагона.
Я вышел. Коленки дрожат от страха, ноги подкашиваются... Стою перед ним, а он меня осматривает и ехидно улыбается.
— Будешь всех кушать. Алес! Гут?
Я чуть с ума не сошел! Что значит «всех кушать»? Подумалось, что он приказывает мне следить за всеми или доносить на всех... Или что? Я даже не успел ничего ответить на его «гут», когда он поманил меня пальцем:
— Komm!
Ну, иду я за ним, а сам — ни жив, ни мертв. Только отметил, что вагон за мной закрыли, запоры громыхнули. И вдруг он поворачивается и молча подает мне скомканную плащ-палатку. А я, с тех пор, как на своей позиции шел с такой точно скомканной плащ-палаткой и меня шарахнули по голове, начал страшиться их... Как-то безотчетно. Как люди страшатся крика совы, черной кошки или ворона.
Взял я ее дрожащими руками, и продолжаю ничего не понимать. Подошли мы к переднему вагону, остановились. Читаю надпись на нем — «Lebensmittelauto», то есть «Продуктовый вагон». Ой, я чуть не рассмеялся. Это же немец сказал мне, чтобы я всех накормил!
Выдали мне там по 300 гр хлеба на 50 человек, повило, короче пайки. Вижу, дает суточную порцию. Ага, значит, вот оно что — еще не менее суток будем ехать... Нагрузился я там... опять под присмотром немца вернулся в свой вагон.
— Gib es allen! — это значит: «Раздай всем!»
— Ладно, сделаю, — буркнул я.
Я прикинул, что двоих пленных уже с нами нет. Значит, две порции остаются в запасе.
А со мной ехал парень один из Мелитопольского района, я с ним уже на Таманском полуострове познакомился. Звали его Иван Крамаренко. Такой щупленький, несмелый. Мы были одного возраста, но он то ли еще не обвыкся в плену, то ли с роду был такой небоевой... застенчивый. Не мог постоять за себя. У него из-под носа все забирали, расхватывали, а он только смотрел. Ну я взял его под защиту, как брал и до него некоторых пленных. А я верховодить научился, меня побаивались. Конечно, парнишка привязался ко мне, все время старался находиться рядом.