Екатерина Великая (Том 2)
Шрифт:
Умышленно или случайно, но юный король сделал очень удачный ход и сразу завоевал расположение Павла.
– Милости просим, когда угодно. Буду рад вас видеть… Если не поскучаете в моём тихом уголке! – ласково кивая Густаву, своим резким голосом сказал Павел.
Откланявшись великому князю, Густав невольно обратился к императрице.
Екатерина всё время, пока король знакомился с внучкой, говорил с её невесткой и сыном, также пристально, не таясь, наблюдала за юным гостем.
Ей хотелось, конечно, вперёд угадать, какое впечатление на юношу произвела девушка, а вместе с
Экзамен был выдержан превосходно.
Густав, обернувшись, встретил лучистый, ясный взгляд императрицы, такой живой, юный, что его странно было наблюдать на обрюзгшем, старом лице этой женщины шестидесяти семи лет. Императрица была оживлена теперь приятной картиной, которая развернулась перед ней.
– Главное сделано, милый кузен. Теперь я вам представлю моих ближайших друзей, – сказала Екатерина. – А между прочим, должна вам сознаться, будь я моложе, право, сама бы полюбила вас, sir!
– Одним только могу ответить, ваше величество: прошу позволения поцеловать руку одной из величайших монархинь нашего времени…
– О, нет, нет… Я не могу забыть… никогда не забуду, что граф Гага – король!
– О, если вы не допускаете, чтобы я коснулся руки императрицы, дозвольте поцеловать руку дамы, к которой я давно чувствую глубокое почтение и удивление неподдельное…
– Вы умеете говорить… Приходится вам уступить! – смеясь согласилась императрица, затем они сделали шаг к толпе близких к Екатерине придворных, стоящих впереди других групп…
А общее внимание теперь естественным образом перешло на спутника короля, на графа Вазу, как он называл себя; вернее, на регента, опекуна юного короля, на герцога Зюдерманландского.
Он составлял такую же противоположность племяннику, как Павел своей жене. Маленький, толстенький, с одутловатым, красным лицом, он вдобавок сильно косил глазами.
Но глаза эти, бегающие, искрились весельем, хитростью, умом.
Влажные, красные губы сердечком часто складывались в лукавую весёлую улыбку. Тонкие ноги-спички как-то забавно торчали из-под нависающего большого брюшка и даже словно гнулись под его тяжестью.
Уже немолодой, с седеющими волосами, регент отличался живостью и ловкостью движений, составляя полную противоположность королю, который словно рассчитывал каждый свой шаг, каждое движение.
Одна особенность сразу кинулась в глаза придворным: в разговоре регент свою шляпу держал перед собою, тульёй вниз, как держат бродячие артисты, обходя публику для сбора добровольных лепт.
В то же время его маслянистые, вечно смеющиеся, острые глазки с особенным вниманием останавливались на самых свежих и хорошеньких личиках придворных дам, казалось, скользили по их шейкам, спускались по линиям декольтированного лифа, словно стараясь лучше разгадать все прелести, скрытые под кружевами и плотными тканями…
Первый обратил на это внимание грубовато-насмешливый Константин Павлович.
– Посмотри на этого «щелкунчика», Александр, – обратился он к брату. Вот забавная фигура. Особенно когда стоит рядом с королём.
Всё это было сказано почти вслух, а громкий смех привлёк общее внимание.
Старший брат укоризненно покачал головой и отошёл.
Павел весь побагровел, но ничего не сказал. Воспитание сыновей было отнято у отца, и Павел даже с некоторым злорадством смотрел, как юноша семнадцати лет, женатый, великий князь несдержанно ведёт себя в такую торжественную минуту.
Подошёл Салтыков, что-то прошептал Константину.
– Что же я делаю? – почти громко ответил Константин. – Или теперь такое печальное собрание, что и посмеяться не…
Он не докончил.
Екатерина, давно заметившая, что её младший внук, по своему обыкновению, держит себя слишком непринуждённо, сначала делала вид, что не слышит хохота, не замечает тревоги, поднятой молодым великим князем.
Но тот не унимался.
Оставя короля беседовать с Зубовым, который всё время стоял за её плечом, на расстоянии полушага, и с графиней Шуваловой, Екатерина подошла к Марии Фёдоровне, словно желая ей что-то сообщить, а по дороге только подняла строгий, тяжёлый взгляд на расшалившегося внука.
Тот сразу умолк, даже не договорив начатой фразы, и незаметно стал подвигаться к выходу, не дожидаясь, пока уйдёт императрица, давая тем знак, что приём кончен…
После приёма, который своим многолюдством, блеском, богатством обстановки и нарядов произвёл впечатление и на юного гордеца Густава, начался ряд праздников у первых богачей и вельмож, у посланников и великих князей, сменяясь приёмами и балами во дворцах: Зимнем, Таврическом; давались концерты и спектакли в Эрмитаже, сжигались блестящие фейерверки, гремела музыка на парадах, и стройно шли рядами лучшие полки гвардии, потревоженные ради высокого гостя от своей ленивой, весёлой жизни, поставленные напоказ, как цвет русского войска… Графы Остерман, Строганов, Безбородко и Самойлов, затем Лев Нарышкин, пользуясь хорошими днями, давали роскошные балы, сжигали тысячи потешных огней у себя на богатых дачах, не уступающих дворцам столицы.
Оживление охватило всех. Даже в мрачном Павловске и молчаливой Гатчине словно зашевелилось, затрепетало что-то.
Правда, Павел, упорный в своём одиночестве и отчуждении от «большого» двора, почти не показывался нигде. Но Мария Фёдоровна поневоле изменила обычный образ жизни.
Два-три раза в неделю, а то и чаще, она отвозила дочь в Таврический дворец или в Эрмитаж, смотря по тому; где в этот день пребывала императрица. Какой бал назначался там, полусветский или дворцовый, в галереях и залах Зимнего дворца, в театре или в покоях уютного Эрмитажа.