Ельцин
Шрифт:
Кадр за кадром просматривая «негабаритную» жизнь Ельцина, можно сказать, что его монолог был моментом истины. 15 лет спустя, в интервью со мной он, размышляя о своем состоянии во время и после выступления, описывает чувство одиночества и страха: «Это было выражение протеста… Я был настроен довольно решительно, но мне не хватало именно поддержки… Оказывается, что я один против всей этой армады, всей махины коммунистической, их кагэбэшной системы» [515] . Конечно, в этих словах есть доля преувеличения, но невозможно отрицать, что Ельцин искушал судьбу. Хотя после его выступления в зале раздались крики о том, что он одержим тщеславием, этот взрыв был вызван не одной только жаждой власти. Поскольку разрядить обстановку в такой ситуации было невозможно, было заранее понятно, что ослушника ожидает кара. Как в начале ноября Анатолий Черняев сухо сказал Горбачеву, Ельцин «вряд ли метил на самые первые места (ума хватает, наверное, на это не рассчитывать)» [516] .
515
Третье интервью Б. Ельцина.
516
Черняев А. С. Шесть лет. С. 177.
Учитывая сложившуюся советскую практику, опасно было даже давить на Горбачева с тем, чтобы он изменил политику. Вдобавок, у бесшабашного Ельцина не было ни конкретной программы, ни четко определенных идей. Его ощущение, что Горбачев действует слишком робко, а он должен изменить его позицию, основывалось на каком-то почти кошачьем инстинкте, а не на идеологии. Горбачев же по-прежнему твердо стоял на идеях марксизма-ленинизма. В тот момент и на протяжении последующих четырех лет если он и реагировал на сигналы, посылаемые ему инстинктами, то инстинкты эти были, продолжая метафору, собачьими — поддающимися дрессировке, тянущимися к знакомому, к тем стереотипам, что ранее приносили вознаграждение [517] .
517
Я уже давно про себя сравнивал поведение Ельцина с кошачьим. Идеей о том, что в поведении Горбачева было что-то собачье, я обязан Дж. Сандерсу.
Когда Ельцин начинал действовать по наитию, он вел себя так, как уже не раз бывало в прошлом, когда он выходил за пределы сценариев выживания, долга, успеха и испытания и в нем пробуждался дремлющий сценарий бунта. В «Исповеди на заданную тему» он проводит параллель с одним актом неповиновения, имевшим место в его юности, когда он якобы выступил на собрании в березниковской семилетней школе. В актовом зале он попросил слова, «почти как на октябрьском Пленуме ЦК» [518] , и заявил перепуганным родителям и учителям, что его классная руководительница не справляется со своими обязанностями. Но Свердловский зал Московского Кремля был куда более подходящей сценой для мятежа, чем актовый зал железнодорожной школы № 95 в неприметном городке Березники. И хотя в 1987 году Ельцин сосредоточился на своем непосредственном начальнике Лигачеве (как в 1946 году — на учительнице), он в этот раз метил и в «директора школы». В 1956 году Хрущев в своем секретном докладе говорил о сталинском прошлом и пытался снять с нового руководства ответственность за эти преступления. Доклад Ельцина был посвящен горбачевскому настоящему, в нем делалась попытка возложить ответственность за провал реформ на конкретного человека и его приближенных.
518
Ельцин Б. Исповедь. С. 22. Эти слова были пропущены в английском издании книги.
Когда Ельцин вернулся на свое место, микрофон взял Горбачев. По словам заведующего общим отделом ЦК Валерия Болдина, он был «вне себя от ярости» и пытался скрыть досаду из-за выходки Ельцина и его слов о низкопоклонстве приближенных перед Генеральным секретарем [519] . Но у Горбачева еще оставалась некоторая свобода маневра. Он мог проявить чуткость и попросить Ельцина разъяснить свою позицию. Он мог оспорить некоторые тезисы его речи. Ельцин обвинил Горбачева в том, что тот предпочитает слово делу, — то же самое можно было сказать и о выступлении Ельцина. Наконец, мог он и просто обмануть своего противника, предложив обсудить все при личной встрече или вынести этот вопрос на Политбюро. Но он так не поступил, и это доказывает, что к моменту завершения ельцинской речи Горбачев склонился к тому, чтобы отплатить своему нахальному подчиненному его же монетой.
519
Болдин В. Крушение пьедестала. С. 328.
Горбачев с возмущением отверг предложение Ельцина о том, чтобы его судьбу решала Московская партийная организация: «Может, речь идет об отделении Московской парторганизации?.. Получается вроде желание побороться с ЦК». В условиях «демократического централизма», основы которого были заложены Лениным и Сталиным, местные и региональные руководители работали на благо всей партии и полностью подчинялись воле верхов. Московский комитет просто не мог выбирать себе руководителя без одобрения Политбюро и аппарата ЦК [520] . Затем Горбачев предложил высказаться присутствовавшим, дав сигнал о том, что критика своенравного Ельцина будет только приветствоваться [521] .
520
Пленум ЦК. С. 241.
521
В. Воротников в своей книге (Воротников В. А было это так. С. 170) ясно описывает этот аспект его речи.
Против Ельцина выступили девять членов Политбюро, среди которых были Лигачев, премьер Рыжков, Виталий Воротников, Эдуард Шеварднадзе (горбачевский министр иностранных дел) и Виктор Чебриков (председатель КГБ). Все с готовностью и даже с радостью обвиняли Ельцина во всех грехах, хотя позднее Рыжков и другие выражали недовольство Горбачевым в связи с тем, что тот не рассказал им о сентябрьском письме Ельцина [522] . Затем против Ельцина выступила череда из 15 чиновников и двоих рабочих. Показательная порка продолжалась четыре часа — с перерывом, во время которого Ельцин остался в полном одиночестве, а несколько членов комитета подошли к Горбачеву с требованием исключить Ельцина из состава ЦК. Горбачев отказался [523] . Некоторые из тех, кто работал с Ельциным давно (в частности, его преемник по Свердловскому обкому Юрий Петров и Аркадий Вольский, пытавшийся перетащить Ельцина в Москву еще при Андропове), не стали выступать против него, несмотря на предложение генсека. Другие же (московский «мэр» Сайкин, член Политбюро Александр Яковлев, свердловчанин, а ныне первый партийный секретарь Казахстана Геннадий Колбин и академик Георгий Арбатов) даже проявили к нему определенное сочувствие, несмотря на связанный с этим риск. Смелее всех выступил Сайкин. Он дистанцировался от выступления Ельцина и подчеркнул, что не был в курсе его планов (он только что прилетел из Пекина), но при этом отметил, что за период с 1985 года в Москве были достигнуты значительные успехи и что все это время Ельцин «трудился день и ночь» [524] . Все остальные выступления были либо укоризненными, либо откровенно обвинительными. Все это было для Пленума ЦК опытом не менее новым, чем сам ельцинский экспромт. Со сталинских времен все те, кто выступал на пленуме, сообщали о своих планах за несколько недель до заседания и предварительно представляли тексты своих речей для утверждения в Секретариат.
522
Интервью Рыжкова.
523
Яковлев А. Сумерки. С. 406.
524
Пленум ЦК. С. 257. Яковлев пожурил Ельцина за «консерватизм». В своей книге (Яковлев А. Сумерки. С. 405–406) он объясняет, что это было направлено на то, чтобы пустить консерваторов по ложному следу и смягчить их тревогу по поводу умеренных изменений, которые собирался внедрять Горбачев.
Лигачев взял на себя инициативу в обсуждении и поинтересовался, почему Ельцина не было слышно на многих заседаниях Политбюро; по-видимому, он намекал, что все это время Ельцин подло собирал материалы для своего выступления на пленуме [525] . Если ядовитую реакцию Лигачева предвидеть было нетрудно, то некоторые удары поразили Ельцина гораздо сильнее. Позже он говорил, что на пленуме столкнулся с «предательством» [526] . Он не ожидал, что против него выступят несколько региональных руководителей, Яков Рябов и члены Политбюро Рыжков и Яковлев. Борис Коноплев, первый секретарь из Пермской области, где прошло детство Ельцина, назвал выступление Ельцина «или незнанием жизни, или попыткой просто увести нас в сторону, исказить положение». Земляк Рябов, который в 1960–1970-х годах был шефом и покровителем Ельцина в Свердловске, а ныне занимал пост Посла СССР во Франции, сказал, что не должен был рекомендовать его для работы в партийном аппарате и что следовало вовремя разглядеть свойственную ему «манию величия» [527] . Рыжков повторил как попугай обвинения Лигачева и дополнил их замечанием о ельцинском «политическом нигилизме» и желании расколоть Политбюро. Яковлев отметил, что Ельцин продемонстрировал панические, «мелкобуржуазные настроения» и «упоение псевдореволюционной фразой». Михаил Соломенцев, поддержавший Ельцина в 1985 году, теперь упрекнул его в склонности к злопамятности, сравнив при этом со снежным комом, который цепляет на себя мелкий мусор, лежащий под снегом. Воротников, который также прежде был сторонником Ельцина, выразился по-другому: «На заседаниях Политбюро, Борис Николаевич, ты в большей части действительно отмалчивался. Вот какая-то маска на лице все время у тебя… Ведь он же не был таким, когда работал в Свердловске… А здесь вот надел на себя маску. Всем недоволен, все какое-то чувство неудовлетворенности всем и вся». Председатель КГБ Чебриков обвинил бунтаря в том, что он «не полюбил москвичей» и болтал с иностранными журналистами [528] .
525
Пленум ЦК. С. 242–243.
526
Отображая коллективное отношение к себе, Ельцин в своем описании этого дня (Ельцин Б. Исповедь. С. 135–136) отказывается видеть у выступавших иные мотивы, кроме самых низменных: «Уж вроде работали рядом, уж, кажется, пуд соли вместе съели… но каждый, каждый думал о себе, каждый считал, что на этом деле можно какие-то очки себе заработать».
527
Пленум ЦК. С. 251–252 (Коноплев). С. 253–254 (Рябов). В мемуарах Ельцин особенно суров к Рябову, предполагая, что Рябов выступил, чтобы «себе какую-то тропинку проложить вверх, если не к будущему, то хотя бы к своей пенсии» (Ельцин Б. Исповедь. С. 135). Ельцин встречался с Рябовым во время визита во Францию в мае 1990 года. На борту самолета «Аэрофлота» на пути в Москву он перед всеми спросил у Рябова, почему тот так выступил в 1987 году. Рябов ответил, что ему не в чем раскаиваться и что он продолжает придерживаться того же мнения. Бонет П. Невозможная Россия: Борис Ельцин, провинциал в Кремле // Урал. 1994. Апрель. С. 25.
528
Пленум ЦК. С. 254–257 (Рыжков). С. 262–263 (Яковлев). С. 273–276 (Соломенцев). С. 259 (Воротников). С. 261–262 (Чебриков).
Тон выступлений был патерналистским и поучающим. Когда в конце заседания Ельцин пристыженно попытался оправдаться, Горбачев прервал его на полуслове: «Борис Николаевич, ты что, настолько политически безграмотен, что мы ликбез этот должны тебе организовывать здесь?» — «Нет, сейчас уже не надо», — с запинкой ответил Ельцин. Затем Горбачев с важным видом указал Ельцину на его «гипертрофированное самолюбие» и ребяческую потребность в том, чтобы вся страна «вращалась вокруг твоей персоны», как это было в Москве после 1985 года. Несколько выступивших обвинителей посоветовали Ельцину хорошенько обдумать все, что произошло на пленуме, и извлечь из этого урок, осознав собственную «политическую незрелость». Шеварднадзе, который после Яковлева был самым либеральным членом Политбюро, уличил Ельцина в «безответственности» и «примитивности» его позиции. Председатель советских профсоюзов Степан Шалаев заявил, что Ельцину следует с вниманием отнестись к Лигачеву, аппарат которого был «огромной школой для каждого коммуниста, который принимает участие в их работе»; эта мысль была подхвачена и Рыжковым. Сергей Манякин сказал, что Ельцин тянул время со вступлением в партию в 1960-х годах и никогда не был надлежащим образом закаленным коммунистом и гражданином; Лигачев совершил ошибку, слишком мягко относясь к Ельцину и не «ударив кулаком по столу» при его выходках [529] .
529
Там же. С. 280 (Горбачев и Ельцин). С. 249 (Владимир Месяц по поводу незрелости). С. 265 (Шеварднадзе). С. 245 (Шалаев). С. 244 (Манякин). С. 280 (Горбачев).
В заключительном слове Ельцин назвал пленум «суровой школой… для меня за всю жизнь». Он попытался на ходу переформулировать несколько своих предложений в примирительной форме, сказав, например, что, говоря о восхвалении Горбачева, имел в виду всего «двух-трех товарищей». Ельцин признал, что в итоге согласен с оценкой своего выступления: «То, что я подвел Центральный Комитет и Московскую городскую организацию, выступив сегодня, — это ошибка». Затем Горбачев спросил, способен ли Ельцин продолжать свою работу, тем самым показав, что готов к примирению, если Ельцин возьмет свои слова обратно. Ельцин на это не согласился и снова повторил, что просит освободить его от обязанностей кандидата в члены Политбюро и первого секретаря МГК. В ответном слове Горбачев назвал выступление Ельцина «политически ошибочным» и призвал Политбюро и МГК собраться, чтобы рассмотреть его заявление об отставке [530] . Ельцин, как и все остальные, проголосовал за эту резолюцию.
530
Там же. С. 279–281. То, что Горбачев был готов к компромиссу, утверждает член Политбюро Воротников (Воротников В. А было это так. С. 169) и, без комментариев о наказании, сам Горбачев (Горбачев М. Жизнь и реформы. Т. 1. С. 373).
Все же еще оставалось время на то, чтобы как-то замять скандал. Через несколько дней собралось бюро горкома. На заседании Ельцина осудили за то, что он выступил, не посоветовавшись с товарищами, но в резолюции говорилось, что ему следует разрешить остаться на посту первого секретаря. Сообщить об этой резолюции Горбачеву члены бюро поручили Сайкину, пользовавшемуся самой хорошей репутацией. Тем не менее генсек решил, что дело закрыто, и не захотел с ним встретиться. Ельцин присутствовал на заседании Политбюро 31 октября, где снова просил прощения за свое выступление десятью днями раньше. В своих мемуарах он об этом не упоминает. В Политбюро он сообщил собравшимся, что согласен с предложением бюро МГК и готов остаться московским руководителем: