Эпидерсия
Шрифт:
Глеб тоже вернулся за стол, но после случившегося ему стало совсем плохо. Давил невообразимый стыд – и перед матерью убитого солдата, и перед секретаршей, и перед Лерой. Хоть между ним и старшеклассницей пока не искрило, и было непонятно, срастётся ли когда-нибудь вообще. Но всё равно гадкое чувство заполонило душу, и он подумал:
– Пусть я завтра умру, но прямо сейчас – напьюсь…
Из троллейбуса ему пришлось выскочить километра за два до дома. Просто понял, что не доедет. В голове грозно шумело, а к горлу подкатывало. Он успел, пошатываясь, добрести до памятника Сергею Мироновичу Кирову, когда
– Господи, какой ужас, – подумал Глеб. – Если кто-то увидит – стану посмешищем на весь следующий год. Надо во что бы то ни стало добрести до дома. Потому замерзнуть пьяным в сугробе – это совсем глупая смерть.
Как следовало из милицейских сводок, вероятность лишиться кошелька и огрести по темечку на ночных улицах Залесска в пьяном виде повышалась на 75 процентов. Но юноше в самый позорный момент его жизни повезло. Хотя везение, конечно, было относительным, потому что после утреннего пробуждения пришла ожидаемая расплата.
Впрочем, вскоре выяснилось, что мучения Глеба – сущая ерунда по сравнения с теми приключениями, что пережил после редакционной пьянки Артурчик – тишайший автор исторической странички. Вернувшись домой с посиделок, этот бывалый журналист отправился покурить на балкон. Покурил – и вместо того, чтобы вернуться в комнату, вышел в противоположную строну. Причём ограждение его нисколько не смутило. Он легко перемахнул через барьер, и отправился в полёт с третьего этажа.
На удивление Артурчик не убился и практически ничего себе не сломал, но сильно долбанулся головой. И сейчас лежал с сотрясением мозга и подозрением на субдуральную гематому в городской больнице. И едва Глеб очухался сам, ему выдали денег на апельсины, и велели навестить несчастного коллегу от имени дружного редакционного коллектива.
* * *
Отделение, в котором лежал Артурчик, находилось по соседству с урологией. И тамошние пациенты выглядели по-настоящему жутко, передвигаясь по коридору со стеклянными ёмкостях в руках. В этих банках бултыхалась непонятная жидкость, а из крышек тянулись пластиковые трубки. Они соединяли стекляшки с телами, и были вшиты прямо во внутренности. От этого зрелища Глеба снова затошнило, и он поспешил в палату к коллеге.
Артурчик оказался вполне живым, хотя его затуманенные глаза не могли подолгу концентрироваться на собеседнике. Выяснилось, что никакого кровоизлияния у него нет. Так что несколько капельниц, неделя покоя – и домой. Всё было насколько хорошо, что у ветерана газетного цеха обнаружились силы и желание подумать о работе. Настоящий профи.
– Слушай, Глеб, я тут в больнице нарыл одну сенсацию, – заговорщики прошептал историк. – Но сам написать, как ты понимаешь, пока не могу. И вообще непонятно, когда вернусь в строй. Выручай, брат.
– Что за сенсация? – загорелся юноша.
– Смотри, – принялся объяснять Артурчик. – Мы же с тобой как мужчины понимаем, что когда утром ты встаёшь, то очень часто делаешь это не один?
– В смысле? – не понял Глеб. – Вместе с женой или с подружкой что ли?
– Да нет, – поморщился историк. – Вместе с твоим важнейшим органом. В общем это природа: поднялся – опустился. Иногда даже внимания не успеваешь обратить. Но у одного нашего земляка проявилось не совсем как у остальных.
– Стесняюсь спросить – а что именно случилось то? – не переставал недоумевать юноша.
– Врачи говорят, что это называется приапизм, – напугал медицинским термином ветеран журналистики. – Когда эрекция у мужчины не уходит, и случается как бы импотенция наоборот. Тут лежит один простой работяга – у него это и произошло. Представляешь – в стране нищета, люди голодают и жизненные ориентиры утрачены. А тут такое чудо – стоит, и не опускается. Значит может ещё русский народ! Сенсация.
Жертву странного недуга лечили в соседней палате. Глеб целых полчаса уламывал его рассказать о своём несчастье – очень стеснительный оказался дядечка. Особенно его смущали косые взгляды молоденьких медсестёр, которые одна за другой заглядывали в палату, видимо желая приобщиться к новым ориентирам русского народа, и распутно пялились на бугорок под одеялом.
– Из меня уже тонну крови выкачали, – наконец разговорился работяга. – Ничего не помогает, а другого средства нет. Вот у нас в цеху один парень возил откуда-то русский мумиё. Слышал про такое лекарство? Говорят, от всего на свете помогает. Вот мне бы его сейчас. Только оно очень дорогое, и вроде как экспериментальное. Его в нашем дурдоме испытывают на психах. Волшебные результаты показывает, только Минздрав этого не признает. Ясное дело – чиновники без взятки и со стула не встанут.
– А что за парень из цеха? – заинтересовался корр. – Как зовут?
– Мишка Тюнин, – работяга поправил одеяло и зло зыркнул на очередную медсестру. – Только он уже полтора года как уволился, и куда-то пропал.
– Так это же мой школьный друг, – вскрикнул юноша, не сдержавшись. – Его убили на улице какие-то подонки как раз в прошлом году.
– Все под Богом ходим, – философски отреагировал больной. – Жаль парня, земля пухом.
– А он один этим русским мумиё занимался? Может, каких-то его сообщников… То есть – помощников знаете? – бросился расспрашивать Глеб.
– Да я как-то особо не интересовался, – огорчил собеседник. – Ни к чему было, только краем уха слыхал. А ты обратись в дурдом, там тебе всё и откроют. Вы же журналисты – четвертая власть.
Князеву стоило больших усилий вернуться к главной теме разговора:
– Скажите, а вам сейчас очень больно?
– Очень, но дело даже не в этом, – объяснил мужик. – Понимаешь, со мной это случилось в самый что ни на есть интимный момент. Забрался на жену, а как сделал свои дела, оно не отпускает. И ещё в спине что-то встало. «Спихни меня как-нибудь», – прошу. А она: «Ну всё, догулялся, гонорею в дом притащил». А какая это гонорея? Но жена разницы не понимает, и теперь разводом грозит.
– Сочувствую, – выдавил из себя юноша, с трудом сдерживая смех.
– Так что основная боль не там, – указал под одеяло работяга. – А в сердце.
Глава 5. Секретный агент
Уголовное дело о насильственной смерти Михаила Тимофеевича Тюнина оказалось до обидного тощим.
– Вот – читай, – протянул Глебу папку следователь Гришин. – И скажи спасибо нашему начальнику за его доброту. Если бы не он, век бы тебе этих документов не видать. Но всё равно – выносить ничего из кабинета нельзя. Делать выписки – тоже. И помни про бумагу о неразглашении.