Эпидерсия
Шрифт:
Вы спросите – бывает ли у нас лето? Да, бывает. Но оно короткое и малоснежное. Да и ни к чему оно. Звери и птицы, растения и мхи давно приспособились привыкли обходиться без тепла. А для людей истинное тепло – это не солнечный зной, а открытость и нежность сердец. В маленьких шахтёрских городках, в рыбацких селениях, в горных монастырях валькирий, в столице, наполненной магией, – везде наивысшей ценностью является жизнь. Такая хрупкая и одновременно несгибаемая.
Что касается географии, то на севере и западе равнины спускаются к побережью студёного океана. На востоке на границе изведанных земель за снежными пустынями расположена империя Чиннай. Однако мало кто из моих
На юге располагаются неприступные горы, а за ними – весь остальной мир, такой чуждый нам по духу и образу жизни… Однако, боюсь, что я уже успел утомить Вас своими россказнями. Спешу заверить, что пламень моей любви к Вам с каждым днём полыхает всё сильнее. И, если вовремя не предпринять мер, пожар наделает много бед. Пожалуйста, дайте знак, что все мои страдания не напрасны.
Мысленно отправляю Вам страстный поцелуй, ваш князь».
* * *
Ближе к новому году в Залесск прибыл первый солдатский гроб с Северного Кавказа. И редакция оправила Глеба на похороны. Это оказалось тяжело психологически, особенно после пережитого в Арцахе. Кладбище исходило эманацией такой глупой безысходности, что корру захотелось втянуть голову в плечи. Словно полившийся с неба дождь (а как раз грянула оттепель) был свинцовым. В конце концов он отыскал группу десантников, которые привезли на родину тело своего боевого товарища, и теперь робко топтались в сторонке.
– Давай отойдём за ограду, – покурим, – переложили бойцы, когда Князев начал расспрашивать у них про погибшего.
Глеб из-за контузии не курил больше года, но пришлось вспомнить, как это делается. Нельзя было упускать возможность выяснить что-нибудь важное для репортажа. Ведь с матерью солдата он заговорить так и не решился – слишком яркими оставались воспоминания об истерике учительницы после похорон Мишки… Материал, который он сдал в номер, начинался так:
«Когда хоронили Сашу, шёл дождь. Вороны испуганно метались, разбуженные тремя залпами гарнизонной команды по небесам. Суровые мужчины говорили у гроба правильные слова. А где-то за их спинами молча плакали мальчишки в шинелях, выжившие в том кровавом бою. Но даже они не могли объяснить, почему Саша после полутора лет службы сам написал рапорт с просьбой отправить его в горячую точку».
Дальше шёл рассказ о жизни и смерти героя. А завершался репортаж совсем грустно: «Когда хоронили Сашу, шёл дождь. В разгар зимы – такой нелепый и неуместный в наших суровых краях».
Через час после сдачи текста Глеба вызвал в свой кабинет главный редактор.
– Молодец, хорошо написал – эмоционально, – похвалил Валентин Яковлевич и тут же потупился. – Только вот, братец, я не могу поставить это на первую полосу…
Глеб промолчал, а главный редактор смутился ещё сильнее. Шеф понимал, что по-журналистски прятать такой материал в недра газеты нельзя. Потому весь город сейчас говорит только о похоронах солдата. Но то был последний номер перед Новым годом. И мэр бы ужасно разгневался, если бы редакция вместо праздничного веселья вынесла на обложку трагедию. Вроде как испортила народу настроение перед праздником, хотя совсем не журналисты испоганили эти дни похоронами.
– Я понимаю, не оправдывайтесь, – сказал корр и почувствовал, что пристыженный главред сейчас выполнит любую его просьбу. – Скажите, а начальник уголовного розыска – ваш старый приятель? Мне очень надо посмотреть одно недавно завершенное дело.
В конце концов репортаж о гибели Саши вышел где-то на внутренних страницах, хотя его всё равно прочли все. А на следующий день в реакцию явилась мать погибшего бойца. Когда Глебу сказали об этом, у него от ужаса перестало биться сердце. Если он накосячил в этом материале… Если чем-то обидел несчастную женщину… Большего позора в профессии испытать невозможно.
– Пришла сказать тебе спасибо за статью, – сказала мать, которая то ли очень хорошо держалась на фоне дикой внутренней боли, то ли уже просто отплакала своё. – Только что ж ты, писатель, не подошёл ко мне на похоронах?
– Так я не хотел беспокоить вас в трагический момент, – начал оправдываться юноша. – Всё равно вон сколько всего про вашего покойного сына узнал и написал.
– А я могла бы рассказать в десять раз больше, – горько вздохнула женщина. – Ладно, чего уж там. Вот, помяни и ты моего Сашку…
И она поставила на стол бутылку водки. Совершенно обычной, без наворотов. Наверное, купленную в ближайшем комке и завернутую в газету – в тот самый номер. И уже в дверях женщина бросила Глебу через плечо:
– Он подал рапорт о переводе в горячую точку затем, чтобы вместо него ребят необстрелянных, первогодок, не отправили. Им в часть пришёл приказ на определённое количество бойцов. А тех, кому оставалось служить последние месяцы, брали только по собственному.
Князева эта фраза хлестнула как пощёчина. Почему же он сам не догадался? Ведь не пацан, не нюхавший пороху… Отлично знал, как работает армейский механизм…
Ну, и водка, как ни странно, оказалась в тему. Потому что в тот самый вечер у них в редакции намечалось коллективное празднование Нового года. И девчонки уже натягивали нарядные платья.
* * *
Праздновать совершенно не хотелось, но не пойти на корпоратив было нельзя – коллеги сочли бы такой поступок проявлением высокомерия. Но похороны Саши, борьба за первую полосу, неточность в публикации, затянувшееся расследование гибели Мишки… Всё это вытрясло из Глеба последние силы. Поэтому пока остальные радовались и выпивали, он тихо сидел в уголке и потягивал сок. И думал о том, как ему хочется домой – уткнуть лицо в подушку, и не просыпаться до второго января.
– Князев, а между прочим, сейчас белый танец, и я тебя приглашаю, – выдернула парня из прострации секретарша Лиза. – Пойдём – там такой медляк…
На ней было короткое синее платье с огромным вырезом на спине. И Глеб неожиданно для самого себя согласился. Танцевать он не умел, и к тому же не удосужился переодеть огромные зимние ботинки. Поэтому они с секретаршей просто какое-то время потоптались в обнимку под музыку. Но во время танца юноше очень захотелось погладить Лизу по обнажённому телу, находившемуся у него под руками. И он тайком от всех это сделал. Девушка тяжело задышала, и коснулась (тоже тайком) его губ своими губами.
Они быстро нашли в редакции укромное место и принялись жадно целоваться. Минут через десять Лиза оторвалась от него и озабоченно спросила:
– Глеб, а хорошо ли мы поступаем?
– Тебе разве не хорошо? – прошептал юноша.
– Мне – очень.
– Тогда какие вопросы? – засмеялся Князев и начал расстегивать на ней платье.
Всё закончилось намного быстрее, чем ему бы хотелось. Глеб огорчённо охнул, и отстранился.
– Ничего, не расстраивайся, – утешала его девушка. – Всё равно это очень приятно. Но прости, мне надо бежать. Я же председатель профкома. А этот вечер – профсоюзный. Наверное, меня уже потеряли.