Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого
Шрифт:
С известной долей вероятия можно предположить, что краеугольным камнем для летописно-житийной родословной Святополка послужила одна из упомянутых выше росписей детей Владимира, а именно та, которая сообщает о рождении Святополка «от грекине». Роспись эта очевидным образом не принадлежит перу летописца, несмотря на то что он завершил ею свой рассказ под 980 г. о судьбе Ярополка и его жены-грекини. Дело в том, что эти грекини отнюдь не тождественны друг другу: если первую (Ярополкову) грекиню Владимир, согласно убеждению летописца, «залеже не по браку», то вторая (из росписи) включена в число «водимых», то есть законных жен любвеобильного князя. Между тем единственной известной нам «водимой» грекиней Владимира была Анна. Не значит ли это, что по одной из древнерусских княжеских генеалогий Святополк числился сыном византийской «царицы»? Однако его имя, характерное только для западных славян, скорее говорит в пользу его рождения от какой-то «чехини»{169}.
Что же касается происхождения Святополка «от двою отцю», то, к сожалению, эта литературная сплетня вовсю гуляет по страницам исторических трудов, побуждая даже некоторых ученых ничтоже сумняшеся
Данные наблюдения приобретают еще большую значимость в свете некоторых особенностей счета родства в княжеской семье. Когда умирал отец, то его место в роду занимал старший сын, становившийся «отцом» для своих младших братьев; сыновья такого старшего брата становились для своих дядей (младших братьев отца) из племянников — «братьями», хотя и младшими{171}. Отсюда понятно, что будь Святополк действительно сыном Ярополка (который играл роль «отца» по отношению к Владимиру), то он по междукняжескому родовому счету приходился бы Владимиру — «братом», а Владимировичам — «дядей». Если же предположить, что усыновленный Владимиром Святополк признал своего дядю «в отца место», превратившись из «дяди» в «брата» Владимировичей, то все равно он не мог бы называться их «братом старейшим», так как линия родового старшинства продолжилась бы тогда через детей Владимира, старшим из которых на момент смерти князя был Ярослав.
Наконец, отметим любопытное обстоятельство, что «Сказание» и Ипатьевская летопись прилагают к Святополку (точнее, к его вокняжению в Киеве) библейские слова: «Люте бо граду тому, в нем же князь ун [юн]», тем самым косвенно подтверждая его достаточно молодой возраст в 1015 г. То, что ему в это время, коль скоро отцом его был Ярополк, полагается быть зрелым тридцатипятилетним мужчиной, совершенно позабыто.
В доказательство подпорченной генеалогии Святополка приводили еще два отрывка из хроники Титмара (VIII, 32 и VIII, 33), где упоминаются «мачеха» и «девять сестер» Ярослава («короля Руси»), но без добавления имени Святополка. «Не странно ли? — спрашивает в этой связи А.В. Назаренко. — Ведь если бы Святополк считал себя Владимировичем, то это были бы также и его «мачеха и сестры». Приходится думать, что он так не считал»{172}. Заключение поспешное, поскольку данные высказывания принадлежат не самому Святополку, и, значит, уместно говорить только о том, что считал или не считал Титмар. Немецкий же хронист, несмотря на допущенную двусмысленность (скорее все-таки невольную, чем сознательную), во всех других случаях описывает положение Святополка в княжеской семье с предельной ясностью, называя его два раза сыном Владимира (VII, 72 и VII, 74) и один раз — братом Ярослава, причем в том же самом параграфе, где фигурируют «мачеха и сестры» (VIII, 32). Поэтому можно смело утверждать, что Святополку при жизни не пришлось выслушивать намеки насчет того, кто был его настоящий отец.
Ярослав
Перейдем к Ярославу. Его долгое княжение совпало по времени с рождением древнерусского летописания и, казалось бы, должно было полно и правдиво отразиться в нем. Однако этого не произошло. Неожиданный вывод А.Л. Никитина о том, что летописец «не задавался целью сколько-нибудь полно отразить деятельность и фигуру Ярослава на страницах своего сочинения», так как «в определенном смысле Ярослав, похоже, оказался для него более загадочной фигурой, чем Владимир…»{173}, увы, достаточно верно описывает историографическую ситуацию, сложившуюся в наших древних памятниках вокруг личности одного из самых прославленных русских князей.
Поражает сбивчивость летописных сведений относительно времени рождения Ярослава. Лаврентьевская летопись под 1054 г. (годом его смерти) сообщает: «Жив же всех лет 70 и 6». Эта биографическая справка отсылает нас к 978/979 г. [159] , от которого вроде бы и должен начинаться отсчет прожитых Ярославом лет. Но при этом все известные нам древнерусские родословные называют матерью Ярослава Рогнеду — она же, по хронологии Повести временных лет (в том числе Лаврентьевского списка), была «поята» Владимиром только в 980 г., и кроме того, в чем также согласны все древнерусские источники, Ярослав был не первый ее ребенок.
159
Люди Древней Руси, «высчитывая годы от события до события… обыкновенно включали в их число оба года, в которые совершались эти события» (Соболевский А.И. В каком году крестился св. Владимир? С. 399).
Но загадки на этом только начинаются. В подавляющем большинстве списков Повести временных лет под 1016 г., к которому приурочено «начало княженья Ярославля Кыеве», вдруг находим указание: «бе же тогда Ярославу лет 28». Ярослав внезапно молодеет на целых десять лет, по сравнению с данными Лаврентьевской летописи. Пытаясь отстоять свою хронологию, Лаврентьевский летописец вставляет в эту фразу уточнение: «И бе тогда Ярослав Новегороде лет 28». Теперь, стало быть, речь идет не о возрасте Ярослава, а о числе лет его новгородского княжения (начиная с 988/989 г.). Однако, открыв статью под 988 г., читаем, что Новгород тогда был дан Вышеславу, Ярослав же получил Ростов. Концы с концами опять не сходятся. Новое открытие нас ждет в Ипатьевской летописи, которая в статье под 1016 г. сбрасывает Ярославу еще десяток лет: «бе же тогда Ярославу лет 18» — а это уже вплотную приближает его рождение к XI столетию (998/999 г.).
Интереснее всего, что результаты анатомического исследования в 1939 г. останков Ярослава{174}, опровергнув одну из летописных датировок его рождения (978/979 г.), в известном смысле подтвердили принципиальную возможность двух других (988/989 и 998/999 гг.), поскольку точный возраст князя на момент смерти так и не был установлен. Некоторые кости скелета в самом деле имели резко выраженные старческие особенности, характерные для человека семидесяти и более лет (именно это и утверждает Лаврентьевская летопись: «Жив же всех лет 70 и 6»). Но состояние костей далеко не всегда соответствует биологическому возрасту организма. Чрезмерные нагрузки и болезни преждевременно старят костную систему, и у пожилых людей разница между их подлинным возрастом и относительным «возрастом» скелета (по его фактическому состоянию) может достигать десяти и даже двадцати лет.
Обследование скелета Ярослава выявило, что в детстве он страдал от врожденной патологии — вывиха (или подвывиха) правого тазобедренного сустава, — которая уже в зрелые годы осложнилась болезнью правого коленного сустава, а затем и переломом обеих костей правой голени, закончившимся срастанием бедренной кости с наколенником и полной неподвижностью коленного сустава. Этот физический недостаток Ярослава бегло отмечен Повестью временных лет в статье под 1016 г.: «и нача воевода Святополчь, яздя вьзле берег, укаряти новгородци, глаголя: что приидосте с хромьцем сим?» [160] Врожденный порок неблагоприятно отразился также на позвоночном столбе: второй и третий грудные позвонки рано срослись, межпозвонковые ткани и суставы окостенели, вследствие чего позвоночник искривился. Ввиду столь тяжелых болезненных изменений в костной системе, развившихся у Ярослава еще смолоду, исследователи пришли к выводу, что в действительности князь прожил по крайней мере на восемь лет меньше того срока, который отмерила ему Лаврентьевская летопись, то есть не 76, а не больше 68 лет. Это делает вероятным его рождение около 988 г., в полном согласии с теми летописями, которые пишут под 1016 г.: «бе же тогда Ярославу лет 28». И даже более того. Отличная сохранность костей черепа (ни следа старческих изменений в челюстях, наличие всех зубов и т. п.), явным образом контрастирующая с изношенностью других частей скелета, подвергшихся патологической деформации, позволяет говорить о том, что на смертном одре Ярослав выглядел человеком не старше 50—55 лет — на чем настаивает Ипатьевская летопись, относящая его появление на свет к самому концу X в. (998/999 г.).
160
Тверская летопись утверждает, что Ярослав до десяти лет не мог ходить самостоятельно и неотлучно находился при матери, Рогнеде: «Сын же ее Ярослав седяще у нее, бо естеством таков от рождения». Исцеление на ступило якобы после эмоционального потрясения, испытанного Ярославом при известии о намерении матери уйти в монастырь — «и от сего словесы Ярослав вста на ногу своею, и хождаше, а прежде бо бе не ходил». Медицина, однако, не согласна с легендой: «Врожденный вывих (или подвывих) бедра не ведет к тому, что ребенок в течение нескольких лет не ходит. В соответствующих случаях ребенок начинает ходить или своевременно, или с некоторым опозданием…» (Рохлин Д.Г. Итоги анатомического и рентгенологического изучения скелета Ярослава Мудрого. С. 56).
Обе наиболее вероятные даты рождения Ярослава (988/989 и 998/999 гг.) ставят под сомнение его происхождение от брака Владимира с Рогнедой. Упоминавшаяся выше заметка под 1000 г.: «В се же лето преставися и Рогнедь, мати Ярославля» — не меняет дела, поскольку, безусловно, принадлежит позднейшему редактору Повести временных лет. Современник, конечно, назвал бы вместо Ярослава, который мало кого интересовал в 1000 г., старшего сына Рогнеды — Изяслава {175} . Тут кстати вспомнить, что полоцкие князья XI—XII вв. в обоснование своей наследственной и непримиримой вражды к потомству Ярослава («Ярославлим внукам») настойчиво выделяли себя в отдельную генеалогическую ветвь великокняжеского рода («Рогволожичи») именно по женской линии, через Рогнеду [161] , тем самым отрицая родство Изяслава и Ярослава по матери. Пожалуй, единственное, что можно сказать о матери Ярослава, — это то, что она, судя по антропологическим чертам ее сына, была славянка северного (новгородско-поморского) типа.
161
Счет родства по материнской линии был одним из самых живучих пережитков матриархальных представлений в Древней Руси. Только по летописи известны три знатных человека, носившие женские отчества: 1) Василько Маринич — сын княгини Марии Владимировны, внук Владимира Мономаха; 2) Олег Настасьич — сын князя Ярослава Галицкого и его любовницы Анастасии; 3) смоленский боярин Василий Настасьич (упом. под 1169 г.).