Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

Цветков Сергей Эдуардович

^{Погребение князя Владимира Святославича в Десятинной церкви. Миниатюра Радзивилловской летописи}

Невыплаченный «урок» в две тысячи гривен Ярослав потратил на то, чтобы перекупить верность находившихся в Новгороде «гридей» (княжеского гарнизона) и нанять «за морем» новые отряды «варягов».

Разгневанный Владимир начал собирать силы для похода на Новгород: «Хотящю Володимеру ити на Ярослава». Предстояла война отца с сыном — неслыханное дело даже в языческой Руси. «Но Бог не вдасть дьяволу радости», — с некоторым облегчением замечает летописец. В разгар военных приготовлений Владимир внезапно «разболелся» и слег. Врачеванье не помогало, недуг все усиливался, и 15 июля 1015 г. Владимир скончался в одной из своих загородных резиденций, на Берестове.

Канонизация князя Владимира

«Сего бо в память держать русьстии людье, поминающе святое крещенье» — такими словами заключает летописец свой панегирик Владимиру, свидетельствуя, что личность «нового Костянтина… иже крестився сам и люди своя» неизгладимо врезалась в историческую память «новых людей, просвещенных Святым Духом» — русских христиан XI—XII вв.

Неудивительно, что у первого же поколения древнерусских книжников, воспитанников Владимировых «школ», отлично сознававших, чем они обязаны предыдущей эпохе («Володимер [землю] взора [вспахал] и умягчи рекше крещеньем просветив… а мы пожинаем ученье приемлюще книжное»), возникло горячее желание канонизировать крестителя Русской земли. Но добиться согласия на это византийской церковной иерархии оказалось нелегко. Сам тип нового святого смущал греков, придерживавшихся в вопросах канонизации строгих традиций, или, если угодно, предрассудков. Почти безраздельное господство в византийском православии монашеско-аскетического идеала приводило к тому, что преобладающее место в греческих святцах занимали мученики за веру и лица духовного звания — преподобные (аскеты-подвижники) и святители (епископы). Миряне в чине «праведных» встречались только в виде исключения, и в основном это были цари и царицы. Но какой бы естественной ни казалась русским книжникам параллель Владимир — Константин Великий, для Греческой церкви она была совершенно неприемлема, ибо в канонизации василевсов находил выражение специфически византийский теократический идеал царского служения. Их святость нисколько не зависела от личных добродетелей. Византия почитала тех своих царей и цариц, чьи имена были связаны с созывом вселенских соборов, ниспровержением ересей и торжеством православия. Это была канонизация «мирских епископов» — светских хранителей веры, внешних защитников Церкви. Однако «архонт Росии», пускай даже и носивший титул кесаря, не мог равняться с царями ромеев, поскольку он не был главой Русской Церкви, которая через греческого митрополита формально подчинялась константинопольскому патриарху и в конечном счете — византийскому императору. Поэтому, на взгляд греческого священства, единственным основанием для прославления его в качестве святого могли быть особые личные подвиги, притом непременно аскетического характера, — а таковых за Владимиром не числилось вовсе^{187}.

Помимо этих идеологических соображений у противников канонизации Владимира имелся аргумент более практического свойства: у гроба князя в Десятинной церкви не совершались чудеса, что не позволяло открыть и прославить его честные мощи.

^{Святой равноапостольный князь Владимир Святославич. Фреска Архангельского собора}

Высокомерному скепсису греческого духовенства русские писатели противопоставили личное убеждение в святости Владимира. Крещение Руси было для них тем подвигом, в свете которого делались ненужными какие бы то ни было еще доказательства права князя на «венец с праведными, в пищи райстей». Владимир совершенно чист пред Господом, так как «аще бо преже в невежьстве етера [какие-нибудь] сгрешения быша, послеже расыпашася покаяньемь и милостынями» (Повесть временных лет под 1015 г.). Иаков Мних обращается к нему с такими словами: «О блаженный и треблаженый княже Володимере, благоверне и христолюбивче и страннолюбче! Мзда твоя многа зело пред Богом» — и далее уподобляет его царям Давиду, Езекии, Иосии и Константину, «иже избраша и изволиша Божий закон боле всего и послужища Богу всим сердцем и получиша милость Бо-жию и наследиша рай и приаша царство небесное и почиша со всеми святыми угожьшими [угодившими] Богу. Тако же блаженный князь Володимер послужив Богу всим сердцем и всею душею». Там же, на небесах, принимающим вознаграждение за свои благие дела, созерцает князя митрополит Иларион.

Что же до отсутствия чудес при гробе, то «не дивимся, возлюбленеи, — внушает своим читателям Иаков Мних, — аще чюдес не творить по смерти: мнози бо святей праведней не ство-риша чюдес, но святи суть». Господь не являет зримые знаки святости Владимира по нашим грехам, нашему маловерию, рассуждает летописец: «Диво же есть се, колико добра сотворил [Владимир] Русьстей земле, крестив ее. Мы же, хрестьяне суще, не воздаем почестья противу [то есть в меру] оного воздаянью… Да аще быхом имели потщание и молбу приносили Богу за него в день преставления его, и видя бы Бог тщанье наше к нему, прославил бы его: нам бо достоить за него Бога молити, понеже тем Бога познахом».

Эта терпеливая вера в конце концов одолела все преграды, и Владимир был причтен к лику святых в чине равноапостольного [173] .

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

БРАТ НА БРАТА

(1015-1036)

Глава 1.

ПЕРВАЯ КРОВЬ

Повесть временных лет о начале междоусобицы сыновей Владимира

173

Самое раннее упоминание о местном церковном почитании Владимира содержит редакция «Студийского устава» из собрания Курского краеведческого музея (конец XII — начало XIII в.), где после службы Бори су и Глебу под 24 июля есть запись: «Чтется житие князя Владимира». Это дает основание думать, что первоначально, до официального прославления, память Владимира отмечалась не в «в день преставления его» 15 июля, а 24 июля, в день памяти его сыновей-страстотерпцев, которые удостоились канонизации раньше своего отца. Возможно, здесь берет начало древняя и устойчивая иконографическая традиция изображения святого Владимира вместе со святыми Борисом и Глебом (см.: Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 435). Включение же имени Владимира в святцы под 15 июля, что можно приравнять к официальной канонизации, состоялось, вероятнее всего, ближе к середине XIII в. (см.: Малышевский И.И. Когда и где впервые установлено празднование памяти Св. Владимира 15 июля? Киев, 1882. С. 49—55; Федотов Г.П. Канонизация Святого Владимира. С. 257—259). В Новгородской I летописи под 1240 г. упоминается церковь во имя Владимира. Ипатьевская летопись называет Владимира святым под 1254 г., Софийский времен ник — под 1263 г. В 1639 г. при расчистке развалин Десятинной церкви были найдены мужские останки, объявленные киевским митрополитом Петром Могилой мощами святого Владимира. Впоследствии отдельные их части сделались достоянием Киево-Печерской лавры (череп), киевского собора Святой Софии (ручная кость) и московского Успенского собора (челюсть).

Длительная усобица, вспыхнувшая на Руси после смерти князя Владимира, была прямым и неизбежным следствием бунта старших Владимировичей против воли отца, самоуправно изменившего древний порядок престолонаследия в пользу своих сыновей от «царского» брака. В лице Святополка и Ярослава «отний и дедний» обычай открыто восстал против чуждого ему государственно-монархического принципа Византийской империи. Христианизированная политическая элита Русской земли оказалась не готова к столь кардинальному пересмотру своих государственно-правовых представлений. Выработка древнерусским обществом собственных форм политической культуры продолжилась на ощупь, опытным путем, через преодоление и осмысление последствий череды кровавых конфликтов и сокрушительных катастроф.

Ожесточенная схватка сыновей Владимира за киевский стол сделалась, без преувеличения, самым популярным историческим сюжетом древнерусской литературы домонгольского периода. Классическое его изложение дано в Повести временных лет (статьи под 1015—1019 гг.).

Незадолго до своей кончины Владимир поручает Борису отбить очередное нападение левобережных печенегов. Борис с дружиной выступает из Киева навстречу врагам. Спустя несколько дней, 15 июля 1015 г., Владимир умирает «в болести» на Берестовом. Ближнее окружение князя решает «потаить» его

смерть, «бе бо Святополк Кыеве». Тело умершего, обернутое в ковер, спускают вниз сквозь разобранный пол верхней горницы, везут на санях в Киев и помещают в Десятинной церкви. Вскоре печальная весть разносится по городу, к храму начинают стекаться люди «без числа». Под плач и стенания народа Владимира торжественно хоронят в «мороморяном» гробу.

^{Вокняжение Святополка в Киеве; Борис получает весть о смерти отца. Миниатюра Радзивилловской летописи} 

Святополк садится княжить «по отци своем». Чтобы расположить к себе киевлян, он созывает вече и щедро раздает собравшимся «именье». Горожане принимают подарки, но «не бе сердце их с ним, яко братья их беша с Борисом».

Тем временем сам Борис, «не обретшю печенег» поблизости от русской границы, ведет войско назад, в Киев. Дорогой он узнает о смерти отца и делает остановку на реке Альте (под Переяславлем), дабы обсудить с дружиной, что делать дальше. Дружинники советуют ему свергнуть Святополка: «Се дружина у тебя отьня и вой. Пойди, сяди Кыеве на столе отни». Однако Борис отказывается «возняти рукы на брата своего старейшаго» и выражает готовность признать его «в отца место». Тогда дружина покидает его. Борис остается с одними верными ему «отроками» (младшей дружиной). К нему приходят послы Святополка и передают слова старейшего брата: «Хочу с тобою любовь имети». Но это не более чем обман, «лесть». Святополк уже «исполнився беззаконья, Каинов смысл приим» и ищет способа «како его погубити».

Ночью Святополк отправляется в Вышгород (километрах в пятнадцати к северу от Киева). Здесь он тайно встречается с неким Путшей и «вышегородскыми боярцами», которые клянутся ему в верности: «Можем головы свое с вышегородци положити за тя». Убедившись в их преданности, Святополк объявляет свою волю: «Не поведаючи никомуже, шедше убиите брата моего Бориса».

Путша и его «чадь» рыщут в ночи и находят опустевший лагерь Бориса на Альте. На рассвете они обступают княжеский шатер, из которого слышится голос Бориса, поющего заутренние псалмы. Оказывается, Борис каким-то образом проведал о злодейском умысле Святополка, но положил в душе своей «не противитися брату своему, любве ради Христовы». Ожидая неминуемой смерти, он проводит свои последние мгновения на земле в молитве. Убийцы, «акы зверье дивии», врываются в шатер и пронзают свою невинную жертву копьями; раненый Борис выбегает наружу, где его и добивают. Вместе с Борисом Путшина «чадь» приканчивает любимого княжего отрока Георгия, «угрина» родом, пытающегося прикрыть собою своего господина. На шее Георгия блестит золотая гривна — подарок Бориса. Снять ее с убитого не получается, и, чтобы завладеть дорогой вещью, Георгию отсекают голову. Обезглавленное тело верного слуги потом бесследно исчезает: «после же не обретоша тела сего в трупии».