Еретики Дюны
Шрифт:
— Какие таланты они в себе развили? Какие силы? Быстро!
— Они — то, что можно предположить в Преподобных Матерях Бене Джессерит, но без меланжевых жизней-памятей.
— Ты уверен?
— Ни намека на это. Как ты знаешь, Господин, мы…
— Да-да. Знаю, — он махнул рукой, чтобы она примолкла. — Но эта старуха была так высокомерна, так…
— Прошу прощения, Господин, но время не ждет. Эти Преподобные Черницы довели до совершенства удовольствия секса так, как раньше этого и близко не достигалось.
— Значит, наши осведомители правы.
— Они вернулись к примитивному Тантрику и развили собственные пути сексуальной стимуляции, Господин. Так они завоевывают почитание своих последователей.
— Почитание, — он выдохнул это слово. — Они превосходят Разрешающих Скрещивание Бене Джессерит?
— Сами Преподобные Черницы думают так, хозяин. Следует ли нам демонтировать…
— Нет! — узнав такое, Вафф сбросил свою маску эльфа, лицо его обрело выражение грозного Господина.
Лицевые Танцоры закивали покорно. На лице Ваффа появилось выражение бурной радости. Возвращающиеся из Рассеяния тлейлаксанцы рассказывали правду! Простым снятием оттиска с разума он удостоверился в существовании нового оружия у этих людей!
— Каковы твои приказания; Господин? — задала вопрос старшая из Преподобных Черниц.
Вафф снова стал похож на эльфа.
— Мы проведем полное исследование только тогда, когда вернемся в сердце Тлейлакса, в Бандалонг. А пока даже Господин не отдает приказа Преподобным Черницам. Это вы МОИ Госпожи, пока мы не освободимся от шпионящих глаз.
— Само собой разумеется, Господин. Следует ли мне теперь передать твои приказы находящимся снаружи?
— Да, и вот мои приказания: этот не-корабль никогда не должен вернуться на Гамму. Ему необходимо бесследно исчезнуть. Ни одного выжившего.
— Господин, все будет выполнено.
Технология, как и другие роды деятельности, стремится к избежанию риска для инвесторов. Сомнительное, если есть возможность, исключается. Капитальные вложения следуют этому правилу, поскольку люди, как обычно, предпочитают предсказуемое. Лишь некоторые распознают, сколь это может быть пагубно, как жестко ограничивает изменчивость и так делает население целых народов фатально ранимым перед тем, насколько обескураживающе наше мироздание может метнуть свои кости.
На следующее утро после своего испытания в пустыне, Шиана проснулась в жреческом комплексе и обнаружила, что ее кровать окружили люди, облаченные в белое. «Жрецы и жрицы!»
— Она проснулась, — сказала одна из жриц.
Шиану охватил страх. Она натянула одеяло прямо до подбородка, не отводя глаз от этих напряженных лиц. «Не собираются ли они опять отвезти меня в пустыню?» Она спала сном крайней усталости в мягчайшей постели и на чистейшем белье, какое только бывало у нее за восемь лет ее жизни, но она поняла: все, что делают жрецы, может иметь двоякий смысл. Им не должно доверять!
— Ты хорошо спала? — задала вопрос та же жрица, что произнесла и первые слова.
Это была седая пожилая женщина, лицо ее окаймлено капюшоном белой рясы с пурпурной отделкой. Голубые водянистые глаза, старые, но живые. Нос — вздернутая кнопка над узким ртом и выступающим подбородком.
— Ты поговоришь с нами? — настаивала женщина. — Я — Каниа, твоя ночная служанка, помнишь? Я помогала тебе лечь.
Во всяком случае, тон голоса успокаивал. Шиана присела и получше присмотрелась к окружающим. Они ее боялись! Нос ребенка пустыни умел распознать едва уловимые, но разоблачительные запахи. Для Шианы это был простой и непосредственный сигнал. «Этот запах всегда равняется страху».
— Вы думали, что вы мне повредите? — спросила она. — Почему вы это сделали?
Люди вокруг посмотрели друг на друга с ужасом.
Страх Шианы развеялся. Она ощутила новый порядок вещей, а вчерашнее испытание в пустыне означало и дальнейшие перемены. Она вспомнила раболепие этой пожилой женщины… Каниа? Накануне вечером она почти пресмыкалась перед Шианой. Шиана поняла, что люди, пережив угрозу смерти, со временем достигают нового эмоционального равновесия — страхи становятся преходящими. Это новое состояние было интересным.
Голос Кании затрепетал, когда она ответила:
— Воистину, дитя Бога, мы не хотим тебе причинить вреда.
Шиана разгладила одеяло у себя на коленях.
— Меня зовут Шиана, — это вежливость пустыни. — Каниа уже назвала свое имя. А кто остальные?
— Их уберут, если ты не желаешь их видеть… Шиана. — Каниа указала на женщину с цветущим лицом слева от себя, одетую в рясу, подобную собственной — Всех, кроме Алхозы, конечно. Она будет днем обслуживать тебя.
Алхоза сделала реверанс.
Шиана всмотрелась в пухлое лицо с отечными тяжелыми чертами, нимб пушистых светлых волос. Резко переведя взгляд, Шиана поглядела на мужчин. Они наблюдали за ней с тяжелящей веки напряженностью, у некоторых было выражение трепетного подозрения. Запах страха все еще был силен.
Жрецы!
— Уберите их, — Шиана махнула рукой на жрецов. — Они — харам! — Это было слово низов, самое грубое для обозначения наибольшего зла.
Жрецы потрясенно отпрянули.
— Удалитесь! — приказала Каниа. Злобная радость, без сомнения, отразилась на ее лице: Каниа не включена в число носителей зла. Но эти жрецы стояли явно заклейменные как харам! Они, может быть, совершили что-то чудовищно отвратительное перед Богом, что он послал ребенка-жрицу их наказать. Каниа вполне в это поверила. Жрецы редко обращались с ней так, как она этого заслуживала.
Сворой побитых собачонок жрецы низко склонились и попятились прочь из покоев Шианы. Среди выставленных в переднюю комнату были и историк-локутор по имени Дроминд, смуглый человек с вечно занятым умом, склонным намертво вцепляться в идею, как клюв хищной птицы впивается в кусочек мяса. Когда дверь покоев за ними закрылась, Дроминд заявил своим трясущимся сотоварищам, что имя Шиана есть модернизированная форма древнего имени Сиона.
— Вы все знаете о месте Сионы в истории, — напомнил он. — Она служила Шаи-Хулуду в Его переходе из обличия человека в Разделенного Бога.