Ещё один плод познания. Часть 2
Шрифт:
Родители и сестра, успевшие, пережив страх и волнения, прийти в себя, откровенно радовались тому, что строевая служба для него закончена... Сам же Мишель принял это спокойно. Друзья останутся друзьями; а стыдиться ему нечего - за него решила жизнь... И не укорял он себя, и не ощущал вины, признаваясь себе в том, что отчасти разделяет и сам чувства близких. "Я не уклонялся от опасностей, я отдал свой солдатский долг, никогда не прятался ни за чью спину, идя под пули... но обязан ли я жалеть о том, что больше не надо под них идти?.." Да, те товарищи, которые остались невредимы, продолжат ходить на сборы, а он нет; но он был ранен в кровопролитном бою, подобного которому и у них, очень вероятно, уже не будет, - такое не часто случается, обычно всё-таки рутинная гарнизонно-полевая служба... Ну что уж тут поделать...
И - ещё сильнее, чем по окончании срочной службы, - потянуло его опять в Европу. Дело было не только в том, что этого хотели мама, папа и Сюзан. Мишелю самому хотелось к семье... и надо было в конце-то концов идти куда-то учиться - сестра уже оканчивала филологический, "а я всё ещё без специальности..." Если же учиться, то лучше, конечно, на языке, на котором мыслишь; "да и ближе мне та жизнь" - не впервые ощущал он... Тем более, что уже не сможет он больше защищать сограждан - детишек и взрослых, - на поле боя...
И через полгода, продав мотоцикл и собрав один-единственный чемодан да ещё наплечную сумку, он приехал в аэропорт... Постоял, прощаясь... Я, конечно, буду ещё приезжать, думал он,
А потом, в здании терминала, Мишель, ожидая начала регистрации на рейс, впервые увидел Аннет. Ему отчётливо припоминалось это. Она стояла в серо-белой шубке чуть выше колен, с белой замшевой сумкой, возле каталки, на которой уложены были два небольших однотипных, тёмно-синего цвета, чемодана. Примерно его сверстница, девушка лет двадцати трёх, со светло-каштановой косой, собранной на макушке; она часто моргала, и каждый раз при этом её веки "взлетали" и широко распахнувшиеся глаза становились "текуще-вбирающими"... И губы - словно порывающиеся о чём-то спросить, хотя никого с ней рядом в тот момент не было... Но через минуту подошёл парень лет под тридцать в куртке армейского образца, что-то ей сказал и поправил чемоданы. Мишелю не забылось чувство досады, которое он тогда ощутил... Между тем регистрация открылась и эта пара - видимо, приехавшая чуть ли не раньше всех, - оказавшись одною из первых, скрылась от него за колыхавшейся очередью. Минут через пять, когда он, продвинувшись, смог бросить взгляд на стойку, там уже не было ни их, ни стоявших за ними - ну, разумеется, они, наверное, уже на проверке ручной клади. Вообще странно, мелькнула у него мысль... она выглядит туристкой, а этот тип одет - хоть в караул ставь... вроде меня, такая же куртка... Он, впрочем, вскоре перестал об этом думать, да и не видел больше ни девушку, ни её спутника ни во время просвечивания, ни на паспортном контроле, ни потом, когда бродил по зоне дьюти-фри и пил кофе в буфете...
Но когда он прошёл минут за сорок до посадки в свой сектор ожидания, её серо-белая шубка и замшевая сумка тотчас бросились ему в глаза; и девушка почему-то не сидела, хотя мест было много... Она казалась очень взволнованной, то подходила к ещё пустующей пропускной стойке, то, направившись к смежному сектору, смотрела, что происходит там... и взглядывала на окружавших её людей, словно порываясь, но не осмеливаясь обратиться к кому-то... На Мишеля она глянула как будто бы с некоей надеждой... Да нет, померещилось, подумал Рамбо... просто этого типа ждёт; а куда он делся-то, интересно знать?.. Но "типа" всё не было. А девушка внезапно - решившись, - приблизилась к нему и тихо, с оттенком виновности в голосе, спросила, не говорит ли он случайно... "И даже не случайно, а вполне закономерно" - ответил бы он в иной момент, но тут, видя её растерянность и, если честно, отчасти волнуясь сам, отбросил фразёрство и сказал - серьёзно и бережно: "Да, конечно... чем я могу помочь вам?.." И не добавил "мадам" - что-то в душе противилось, не желал он называть её так... "Понимаете, - всё так же виновно, но радуясь, что может объясниться, заговорила она, - я ещё до регистрации, когда опрашивали, сама ли укладывала вещи и не отлучалась ли от них... так вот, понимаете, я солгала... мне очень не хотелось, чтобы открывали чемоданы, чтобы ворошили... но на самом деле я на несколько часов в гостинице оставила, на хранении... И вот потом, после просвечивания, я опомнилась, осознала - что сделала!.. Если, не дай Бог, что-то подсунули!.. Мало ли что!.. Я ведь предала вас всех... Кого мне попросить, чтобы провели к багажу, чтобы я призналась, чтобы... чтобы проверили?.." Она заплакала... И вот тогда Мишеля охватило удивившее его чувство душевной близости к ней; он почувствовал, что ЕЙ мог бы доверить всё, что угодно... "Вы не предали, - проговорил он почти восхищённо, - вы-то уж точно никогда не предадите... Успокойтесь, мы сейчас..." Впрочем, он и сам не знал точно, как быть, - но она уже вверила себя ему, порхнула испуганным птенцом к нему под защиту... На несколько мгновений не то что позабылось, но как-то отъехало за кромку осознаваемого то, что у неё ведь вроде бы есть этот самый, которого хоть в караул... "Мы сейчас всё уладим, пойдёмте..." По счастью, недалеко прошёл парень в форме службы авиабезопасности; Мишель, крикнув девушке - "подождите!.." - побежал к нему. "Слушай, товарищ!.." Да, будь товарищем, мысленно просил он; помоги мне - солдат солдату!.. И тот выслушал - и помог: провёл Мишеля и Аннет по служебной лестнице на один пролёт вниз, и там под наблюдением ещё двух "безопасников" она опознала два своих тёмно-синих чемодана... Повторяя "простите, пожалуйста, я очень виновата!..", открыла их... "Скажи ей - не она первая, не она последняя, - кивнул Мишелю один из охранников и усмехнулся - а ты-то ей кто?" "Да никто, - отозвался он, - просто вот перевожу..." "Ну-ну, переводи, - подмигнул второй, - хорошо, что при деле..." И он вдруг подумал, злясь на самого себя: нечего обзывать себя "никем" - сам ведь сказал это когда-то Альберту, с которым дрался... Пока она просматривала содержимое, Мишель, безуспешно пытаясь совладать с напряжённостью в голосе, спросил: "А муж-то ваш не будет волноваться, искать?.." Девушка повернулась, её веки удивлённо взлетели: "Какой муж?.." "Да был же кто-то с вами тогда, до сдачи багажа..." - ещё смущённо, но уже несколько обнадёженно сказал Рамбо. Она поняла. "А, так это брат, я к нему в гости приезжала, он здесь живёт, на севере... а три последних дня я жила в центре, в отеле... он сам не летит, провожал только..." Тогда Мишелю понадобилось сделать нешуточное усилие, чтобы удержаться от глуповато-восторженной улыбки; но ему нужно было как-то выразить объявшую его сердечную симпатию и к столь замечательно, словно в сказке, обернувшемуся братом "типу", и к этим паренькам, несмотря на их покровительственный тон. И он перемолвился с ними несколькими фразами, после которых им стало ясно, что он не просто "знает язык", нет, он - свой, живший и служивший здесь. Когда Аннет закрыла чемоданы и Мишель перевёл очередные слова извинения и благодарности, они напутствовали его - "Ты давай не теряйся, девушка стоящая..." - и он ответил, вскинув ладонь: "Понял, ребята, ни за что не растеряюсь..."
Сквозь весёлость защемило в душе - я покидаю здесь многое, с чем сжился, без чего буду тосковать... но не навсегда, не навсегда... И, может быть, не только покидаю, но и ОБРЕТАЮ; и не знамение ли это... не подтверждается ли мне тем самым, что я поступаю правильно?... И он поплыл по увлекавшему его течению радостной взбудораженности. "Аннет, - он уже знал её имя, она назвалась тем двоим, - пойдёмте, тут буфетик, пирожные с кремом возьмём и кофе... в одноразовых стаканчиках попросим... да, впрочем, до посадки ещё минут двадцать, посидеть можно... видите, всё отлично, Аннет..." Она пошла с ним доверчиво и послушно, она - так ему казалось, - очень желала и сама пребывать подольше в состоянии этой доверчивой безвольности; и в её глазах всё ещё светилось нечто от взгляда средневековой подсудимой, которой зачитали бы грамоту об оправдании... или о помиловании... "Вы понимаете, я теперь в глаза могу смотреть и вам, и им всем... вы понимаете, иначе получилось бы, что я вашими жизнями рискнула, что я вас... что я вас..." И тут у Мишеля наконец прорезалась подвешенность языка. "Аннет, - тоном, в котором звучал оттенок мягкой властности, сказал он, - эти опросы перед регистрацией - пусть разумная, но перестраховка. Проверяющие прекрасно знают, что очень многие таким же образом легкомысленно лгут, и знают, чей багаж надо досмотреть. Лгут - очень многие, но надо поискать, кто ещё, подобно вам, спохватившись, переступил бы через всю неловкость, через всё смятение и решился бы признаться в этом. Ваш поступок обнажил вашу сущность, вашу изумительную и бесконечную боязнь предательства". Аннет много позже рассказала Мишелю, что удивилась тогда столь изысканной речи из уст юноши с лицом, правда, "решительным и вдумчивым" - таково было первое впечатление, и оно побудило её подойти к нему, - но в армейской куртке и с несколько "неакадемичной", "заводной" манерой держаться...
Они пришли в этот буфет, он, весело перешучиваясь с продавщицей, взял девушке и себе кофе с пирожными... чрезмерно "молодецки" прицокнув, отмахнулся от её "давайте я заплачу..." Спустя секунду-другую мысленно одёрнул себя - с ней не надо этих замашек, меня заносит... Смущённо сказал: "Извините... я знаю, что иногда могу быть бестактным. Словно наплывает нечто и закручивает - и не остановиться сразу... Я в садике любил качели-скамеечку крутануть - и отскочить, пока не ударило; и сам подчас невольно превращаюсь в такие качели... И разве не превращается в них очень часто и сама наша жизнь?.." Видение садика высветило образ Ноэми, на которую эта девушка в серо-белой шубке показалась внезапно чем-то похожей... а она - уже "оттаяв" от волнения и чувства вины, - посмотрела на него тем самым своим "текуще-вбирающим" взглядом и промолвила: "Вы не бестактны... вы очень эмоциональный человек со сложным и содержательным внутренним миром, динамичным, бьющим через край; и при этом вы уверены в себе, а потому и решаетесь вести себя естественно и откровенно..." Его "закачало" от этих слов... нет, я уже совсем не "никто" для неё!.. "Вы, наверное, психолог?" - спросил он затем... в основном чтобы произнести что-то спокойно-нейтральное, а не "выплеснуться" опять - жестом или словом, - через некий душевный край... "Представьте, да... точнее, учусь на отделении психологии, мне на вторую степень надо ещё три курса прослушать... ну, и дипломную..." Затем она рассказала, что приезжала в гости к брату - сводному, от первой жены отца... она умерла молодой... "А у мамы я старшая, ещё сестричка у меня есть, школу заканчивает..." И они оба даже не особенно пытались скрыть радость, когда оказалось, что Аннет живёт не так уж далеко от города, где жил и куда возвращался теперь Мишель; всего-то час езды... Между ними, знакомыми от силы двадцать минут, что-то безмолвно "уяснилось" в эти мгновения...
И в самолёте обстоятельства опять улыбнулись им. Когда взлетели и отстегнулись, Мишель собирался было подойти к ряду сидевшей у окна Аннет, надеясь - может быть, кто-то согласится пересесть туда, уступив ей место на проходе... чтобы можно было, стоя около неё, разговаривать... Но одно из "курящих" сидений рядом с ним пустовало, и девушка опередила его - подсела сама. Только позже он осознал, что ведь даже не спросил её, можно ли курить при ней, - не удосужился, так и продолжал держать зажжённую сигарету... "Ваши места просматривались, я увидела, что... не занято, - молвила она, краснея.
– Мишель, вы ещё не рассказали о себе ничего... а между тем эти ваши качели в садике... и про жизнь... такие образы не вдруг рождаются... В вашей жизни, я чувствую, много чего было... и здесь вы оставляете, наверное, нечто очень значительное..." И ему не захотелось думать - действительно уловила она что-то такое в его глазах, словах, движениях или "психология" дала ей предлог... Надо ли в этом разбираться? Она пришла!..
И, летя с нею над огромным морем, за которым постепенно скрывалась страна его боли - и первой, неисцелимой, и той, что взрезала над коленом в тот миг, когда он с товарищами уничтожал машину террористов, - он рассказал ей... "Вы - первая НЕ жившая здесь, кому я об этом..." Рассказал про городок из стеклянных башенок, про сияющие глаза Ноэми... и про то страшное утро... А потом - про всё, что было дальше... И про огненное древо, поглотившее не только чудовищную автобомбу и тех, что готовили её, но - это всегда пребудет на его душе, - и неких безвестных, беззащитных, маленьких, волею исчадий оказавшихся там, вблизи... И Аннет вроде бы почти и не останавливала его, чтобы переспросить, уточнить что-то, - Мишель даже волнуясь умел говорить красочно, выразительно и не упуская деталей, - но...
– Знаешь, - сказал он ей сейчас, двадцатью годами позже, взяв чашку с тумбочки у окна и отпив чуть остывший чай, - ты слушала меня тогда, в самолёте, так, что и взглядом, и слезами, когда я о ТОМ... и жестами - как будто "подзаряжала"... Тогда ещё не было мобильных телефонов, а то бы мне так, наверное, и подумалось глядя на тебя... Ты "творчески" слушала, с некоей самоотдачей... Как знать, не именно ли поэтому...
Не именно ли поэтому - так думалось ему много позже, - и слетело в один из моментов с его губ "Понимаете, НОЭМИ"... Они оба, вздрогнув, застыли на мгновение... Господи, как же это я... она же сейчас уйдёт, это же я... ударил её...
– взрокотало в мыслях бешеным водопадом; даже глупое "простите" так и не успело выговориться... И теперь уже именно он был столь же уязвимым и дрожащим, сколь Аннет несколькими часами раньше в аэропорту; а она - да, в этот раз настал именно её черёд, - вдруг произнесла успокаивающе-мягко: "Мишель, эта ваша ошибка - самое доверительное из всего, что могло бы прозвучать... и самое трогательное... Это... вы меня тем самым словно впустили в храм, в личный свой храм..." И тут он опять почувствовал, что его "качает", - и выпалил: "Я не хочу, чтобы ты уходила оттуда, Аннет!.." Она опять вздрогнула... очень смутилась - щёки матово заалели, - и быстро, сбивчиво, лишь бы не делать пауз, заговорила: "Ты далёк от традиции... ты не знаешь, наверное, но есть такое понятие - посланничество... каждый послан для чего-то в эту жизнь; и Ноэми жила не напрасно... ею в твоей душе выращено очень многое... а когда-нибудь в вечности мы все сможем, наверное, по желанию своему становиться, когда захотим, и детьми... и ты побываешь опять маленьким Мишелем, и прилетишь на ту её серебристую маленькую планету, и сделаешь ей Красную Шапочку... и вы достроите..." И, не давая ему ничего сказать, продолжала: "Знаешь, ведь вот в сказках желания исполняются - и это очень верно, потому что... вот мне маленькой, бывало, говорили, как, должно быть, всем детям - мало ли что ты хочешь... а я с обидой думала - да как же это может быть; если мои желания не важны, то и я сама ничего тогда не стою... потому что ведь из чего же мы состоим, если не из своих желаний... ну, и из своей памяти, конечно... и всё должно сбыться..." И, когда она умолкла, Мишель не стал нанизывать на цепочку её слов фразу о желаниях, из которых состоит он сам, а просто взял её руку и очень тихо повторил: "Я не хочу, чтобы ты уходила, Аннет. Ни сейчас, ни потом... никогда..." Она не отняла руки, уткнулась взглядом в сеточку для рекламных журналов на спинке сиденья перед собой и сказала: "Ты лучше кури... дай я посижу несколько минут молча, мне надо всё это осознать..."
И было ясно - она тоже не захочет уходить, никуда уже не уйдёт...
А через пару минут стюардесса подкатила столик с напитками, и Аннет взяла чай, а Мишель попросил вина... А рук они так и не разъяли... И она вдруг сказала: "И ведь я знаю тебя едва ли больше трёх часов..." Они не разъяли рук, и она склонила голову на его плечо: "Дай уж мне спрятаться от... уж не знаю, как бы и назвать... пойми и не говори пока ничего, ладно?.." Вот так всё между ними окончательно "уяснилось".
– Знаешь, на чём я закончил бы серию "фильма", который сейчас мысленно прокручиваю сам себе?
– спросил он. - На том, как за окном развернулось искрящееся полотнище города и объявили, что скоро посадка... и мы с тобой сидим за руку... и мне уже ясно, что ты никуда не уйдёшь... Слушай, - перескочил он вдруг, как бывало зачастую, на иное, - я открою тебе файл с продолжением "Сказания"... ты читай, я посижу рядом, сбоку... может быть, хотя бы это избавит тебя, Аннет, от опасений, что я на что-то сам себя обреку...