Эшелон (Дилогия - 1)

Смирнов Олег Павлович

На Нине была кремовая крепдешиновая блузка, которую буравили маленькие острые груди. Стараясь не смотреть на груди, я смотрел на них, на тоненькую, слабую шею с детской ложбинкой сзади, на худые нервные пальцы на безымянном был перстенек. А где обручальное кольцо? Хотя извиняюсь: у нас, помимо стариков, не принято носить обручальных колец, за границей носят: золотые, серебряные, оловянные - в зависимости от достатка. Под Рославлем, помню, захватили в плен обер-ефрейтора, у него в ранце был узелок с золотыми кольцами, штук десять, - снимал с убитых товарищей. Когда

из ранца выуживали этот узелок, немец чуть не упал в обморок. Ну, это я так, к слову.

Хочу отвлечься от Нины и от того, что нужно разговаривать.

Она была смущена, стремясь не показать этого. Смесь независимости, непринужденности с робостью, со скованностью. То постучит ноготками по столу и усмехнется, то отодвинется от сидящего рядом, подогнет ноги. То просветлеет, то нахмурится.

То раскроет рот, чтобы произнести фразу, то сомкнет, не произнеся и словечка.

Ефрейтор Свиридов закурил, но Логачеев прикрикнул на него;

– Задымил, паровоз! Мальчишку задушишь. Валяй дымить к дверям.

– Пардон, - сказал Свиридов и беспрекословно направился к двери.

– Да что вы, не беспокойтесь, ничего с ним не случится, - сказала Нина, покраснев.

– Как ничего?
– веско проговорил старшина.
– У мальчонки легкие не привыкшие к вашему зелью. Слушать всем: курить либо выходи на остановке, либо у дверей! Правильно, товарищ лейтенант?

– Вдвойне правильно, - сказал я.
– Ибо и наша дама, по моим наблюдениям, не курит. Да, Ниночка?

– Упаси боже!
– Она всплеснула оголенными по плечи руками, а у меня засвербпло - курнуть. Встал, пошел к двери.

Выпуская дымок, затягиваясь, спиной осязал взгляд Нины.

Захотелось внезапно повернуться и поймать его. И я внезапно обернулся. Нина глядела на Колбаковского, который ей что-то говорил. Черт! Несерьезная, мальчишечья досада заставила меня повременить с возвращением к столу. Я выдымил вторую папиросу и лишь после этого сел за стол. Там уже вязался неторопкий, вялый разговор.

– Значится, папашу схоронила?
– говорил Логачеев.
– С чего JK8 ЭТО ОН?

– Умер от ран. Почитай, всю войну прошел, - отвечала Нана, - А что ж так?
– спросил Логачеев.
– Ты в Чите, он в Новосибирске?

– Мама у меня умерла в сороковом году, - сказала Нина, - Отец женился вторично и уехал в Новосибирск. А я осталась у тетки, - История, - сказал Кулагин, отворачиваясь от насупившейся, поугрюмевшей Нины.

Снова молчали, и снова вязался неторопливый разговор.

– Ты вот скажи мне, дочка, - говорил старшина Колбаковскяй, - как Чита поживает?

– Да как всегда, - отвечала Нина.

– А большой город?
– спросил Симоненко.

– Не очень, тысяч сто населения.

– А вот ты скажи, дочка, - чувствуется, что Колбаковскому приятно так называть Нину (хотя какая она ему дочка: ей двадцать три, ему лет тридцать пять), - скажи, дочка: как в Чите, ежели идут сильные дожди. Большой остров заливает?

Нина оживилась, с удивлением спросила:

– Вы бывали в Чите?

– Доводилось.
–

Колбаковский доволен, что растормошил ее, подмигивает безадресно, разъясняет всем сразу: - В Чите нету стоков для дождевой воды, она прет с сопок по улицам, а Большой остров в низинке, вот его и затопляет.

Похоже, Колбаковский рад, что может сообщить об отсутствии стоков, а Нина огорчена, что эти сведения не в пользу ее города, А Колбаковский подзуживал:

– Чита! Чп та, чи не та. Есть Чикаго, а есть Читаго. Чита город областной, для народа он пужпой... Как не надсмехаются над ней, бедняжкой!

Нина на подзуживание не поддалась. Спокойно, как бы растолковывая непонятливому собеседнику, она сказала старшине:

– Некоторые военные не жалуют Читу и вообще Забайкалье.

Из тех, которые там служат. Наверное, жалеют, что не стоят в России или где-нибудь в благословенных краях - Грузии, Молдавии, Украине. Там-то и климат поласковей, и с продуктами посытней. Рвутся туда душой. Поэтому Чита для них - пыльная, серая, забытая богом, они называют ее всесоюзной гауптвахтой.

Остроумно? Я не нахожу.

– Строгая ты, дочка, - сказал Колбаковскпн.
– А как там поживает маньчжурская ветка?

– Как всегда.

Кулагин спросил:

– Что это - маньчжурская ветка?

– Это ответвление от железной дороги в сторону города Маньчжурия.

– Китайский город, - уточнил Колбаковский.

– Да, китайский. От него начинается КВЖД.

– А это с чем едят?
– спросил Логачеев.

– КВЖД - Китайско-Восточная железная дорога.

– Мерси за справки, - сказал Свиридов, хотя вопросы задавал не он.

– Не стоит благодарности. А вам, старшина, скажу откровенно: человек я не пришлый, коренной, поэтому люблю Забайкалье и Читу.

– Да я что? Я так, - с улыбкой сказал Колбаковский.
– Читинский патриотизм нам знаком. Значит, ты чалдопка?

– Конечно.

– Чалдонами да гуранами кличут местных жителей, коренных забайкальцев, - не без важности пояснил Колбаковский высокому собранию.
– А вообще-то гуран - это дикий козел. Между прочим, в Забайкалье живут русские, буряты, эвенки, якуты, много смешанных браков.

– И я от смешанного, - сказала Нина.
– Отец русский, мать бурятка.

– Надо же!
– удивился Симоненко.
– Потому и смахиваешь на китайку. А в паспорте как пишешься?

– Русская, - сказала Нина.

– Законно, - сказал Свиридов.
– А Чита лучше Иркутска?

– Ну, это извечный спор! Кому Иркутск больше нравится, а мне - Чита. Иркутск чем берет? Ангарой. А так - старинный купеческий город с переулками да закоулками. А Чита спланирована вроде Ленинграда - улицы прямые, как стрелы. Вокруг нашего города сопки в багульнике, в лиственнице, сосне, березе, недалеко озеро Кенон, чудесный уголок, проезжать будем. Знаете, как весной красиво: зацветает багульник - и сопки заливает лиловым цветом. А осенью сопки в золоте: березы и лиственницы желтые, а тут еще солнце подсвечивает, знаете, как красиво!