«Если», 2012 № 09

Бачило Катерина

Родной город сделался похожим на лабиринт, предназначенный для испытания лабораторных крыс. Мир рушился, и плана на такой случай у Крозельчикюса не было.

Всегда, сколько себя помнил, Крозельчикюс жил по плану. Сперва план этот был в ведении его матушки — женщины суровой, практического склада. После смерти матушки Крозельчикюс взялся планировать будущее самостоятельно, и только счастливая эта привычка выручила Крозельчикюса полгода назад, когда неожиданная находка перевернула его жизнь.

Теперь несложный механизм Крозельчикюса работал по инерции; пока мысленно он переживал аффективную

бурю, ноги сами выбирали дорогу, выполняя старый, ненужный уже план — за неимением нового.

Ровно в десять утра Крозельчикюс поднялся по деревянным ступенькам в «Зарадли» — уютное кафе на Плахты, с бланжевыми скатертями на столах веранды и полосатым тентом над витринами, украшенными цитатами из меню.

За угловым столиком, где обычно по утрам сидела Агата, теперь было пусто.

Агата! Необыкновенная девушка. Тончайшей эмоциональной организации — что в деталях отражалось на ее одухотворенном лице. Загадочная улыбка полных губ манила Крозельчикюса и обещала ему покой и понимание. Глаза светились мудростью и нежностью. Если бы только Агата оценила его, Крозельчикюса, по достоинству. Если бы только…

Но Крозельчикюс самым бездарным образом упустил единственный шанс привлечь внимание Агаты.

Не зная, как с этим жить, Крозельчикюс заказал крем-карамель и кофею. Он не очень хорошо понимал, зачем явился сюда сейчас, когда жизнь, похоже, стремительно неслась под откос. Крозельчикюс не представлял, где искать гелиофор. Все, что он мог противопоставить свалившемуся на него несчастью, — это давление в груди, спазм в горле и тремор в руках.

Октябрь в этом году выдался удивительно теплым, но Крозельчикюс почувствовал, что замерз.

Принесли кофей, и Крозельчикюс, прикусив губу, заставил дрожащую руку взять чашку.

— Не возражаете, пан Крозельчикюс? — пропел над ухом мелодичный знакомый голос. Это была Агата. Увидев ее, Крозельчикюс неловко вскочил, едва не расплескав кофей на рубашку.

— Конечно, панна Агата, почту за честь.

Глаза Агаты были удивительного цвета, точь в точь как прозрачное осеннее небо. И вместе с небом они были богатством, о ценности которого не подозревал никто, даже сама Агата. Только Крозельчикюс мог наслаждаться этой красотой.

— Я почему-то знала, что сегодня встречу вас, пан Крозельчикюс, — с лукавой улыбкой сказала Агата. — Такой хороший день!

И от этих слов сердце Крозельчикюса вспыхнуло теплым огненным цветком — Крозельчикюс согрелся в одно мгновение, и руки его перестали дрожать. И побледнели мысли о пропавшем гелиофоре и завтрашнем аресте.

И правда, подумал Крозельчикюс, такой хороший день!

Агата была девушкой Виташа Бодани, школьного товарища Крозельчикюса. Но однажды она по секрету призналась Крозельчикюсу, что по-настоящему влюбиться сможет только в гелиографиста.

Агата обожала гелиографию. С самым серьезным видом рассуждала она о достоинствах и недостатках классических композиций и ракурсов, о выборе фокусного расстояния и выдержки, настройке экспозиции. Эти рассуждения ее были очаровательно глупы. И в них было столько жизни!

Крозельчикюс не любил гелиографию, но ему нравились гелиофоры и история. Этот маленький парадокс пятнадцать лет назад привел Крозельчикюса в музей «Дом Нисефора», где он сделал головокружительную карьеру смотрителя архива.

Агата с неподдельным интересом расспрашивала о Нисефоре Ниепце и его опытах, приведших к созданию гелиофора. Крозельчикюс мог рассказать многое: о мучительном поиске гелиораствора; о легендарной первой гелиографии, которая бесследно исчезла вскоре после создания; о передвижных выставках гелиографистов; о Меренской ярмарке и истоках жесткого контроля над гелиоискусством…

Ничего этого Крозельчикюс Агате не рассказывал. Когда девушка появлялась рядом, он терял способность выражать свои мысли связно. Да и сами мысли его теряли способность двигаться в нужном направлении. Крозельчикюсу хотелось провалиться под землю от нелепости каждой фразы.

Сделав большой глоток кофею, Крозельчикюс сказал буднично:

— Вообразите, у меня похитили гелиофор.

Агата ахнула. Невольно Крозельчикюс выпрямил спину. Трагическое событие обернулось вдруг поводом для гордости.

— Вероятно, отправлюсь завтра в Штайнграу, — продолжал Крозельчикюс равнодушным тоном. И добавил с улыбкой: — Вы очень рискуете, панна Агата, общаясь теперь с опасным преступником.

Сегодняшний стресс словно что-то сдвинул в Крозельчикюсе. Он совершенно не заикался и сам себе казался интересным и значительным.

— Вам непременно надо все-все рассказать Виташу, — уверенно сказала Агата. — Он поможет. Виташ такой славный. Всем помогает. Очень люблю его за это.

Крозельчикюс ревниво нахмурился, слыша такие слова. Но спорить не стал.

* * *

Квартира Виташа Бодани занимала верхний этаж и мансарду самого высокого здания на площади Верхнего рынка.

Виташ был младше Крозельчикюса на пару лет. В школе они не особо приятельствовали, да и теперь их странные отношения держались, кажется, исключительно на интересе Агаты к гелиографии. Собственно, всех отношений — редкие встречи в «Зарадли». Виташ обычно бывал доброжелателен, внимательно выслушивал сбивчивые рассказы о малоизвестных документах, найденных в архиве «Дома Нисефора», непринужденно шутил и как будто не замечал неуместности Крозельчикюса в их маленьком кружке.

Крозельчикюс полагал Виташа типичным представителем золотой молодежи — бестолковым и инертным; единственным его достижением было удачно родиться. Этого могло хватить, чтобы спасти невиновного человека из лап Штайнграу, но Крозельчикюс сомневался, что Виташ возьмется ему помочь. Крозельчикюс пришел сюда только ради Агаты — быть может, сегодня он видел ее в последний раз.

Но теперь, разглядывая дорого и безвкусно обставленный кабинет, Крозельчикюс невольно думал о том, что хозяин этого кабинета мог бы выручить его без особых усилий. Как всякий маленький человек, Крозельчикюс искренне верил в безграничные возможности публичных людей — будто у них имелись специальные рычаги влияния на все, происходящее в этом мире. Таким публичным человеком был не Виташ Бодани, но его отец — тот самый Карел Бодани, после обличительной статьи которого в «Лидове новины» Штайнграу официально запретил кинетоскоп, и представители Эдисона покинули страну.