Если бы я не был русским
Шрифт:
Всё было распрекрасно, и только однажды ум и слух Серафима резанули слова «махатмы» об исключительности их команды, сильной как своими духовными устремлениями, так и национальными. «Не случайно все члены нашей группы русские по духу и по крови». И Серафим с удивлением убедился, что так оно и есть. Все белобратцы выглядели как на подбор, чуть ли не стопроцентными русскими зигфридами с белокуринкой в бородах и голубизной в очах. Неприятное открытие, и объяснять его простой случайностью было бы не очень умно. Но…
Нелишне будет заметить, что в команде братьев присутствовало также несколько сестёр, от которых вначале Серафим втайне ожидал чего-либо подобного кришнаитским экстазам, но сестры, в отличие от кришнаиток, оказались девушками весьма спокойного нрава, а одной из них он стал даже симпатизировать и садиться в медитативный круг всегда рядом. Ему нравились её умиротворённые, прозрачные глаза, чистый белый лоб с трогательным детским пухом на висках и на затылке, как у школьницы. Её чувственные красиво очерченные губы, вероятно, было бы приятно целовать. Но Серафим не думал об этом. Помыслы его были не греховней помыслов пятилетнего ребёнка, и он испытывал блаженное отдохновение от велений плоти в атмосфере всеобщей от неё, как ему казалось, отрешённости. Впервые за долгие годы Серафим смотрел на женщин не глазами самца, оценивающего сексуальные возможности самок, а глазами бесполого существа, для которого все вещи мира сего имеют одинаковую цену. Прекратился (надолго ли? но какое странное счастье) кошмар разнополярности полов. Выключился ток ежедневного напряжения, возникавший в процессе созерцания самок, их разнообразных поз и движений, обязывающий подбираться, напрягаться, вступать в бессознательную инстинктивную дуэль полов. Можно было перестать переживать наваждение выпуклостей, локонов, цветов глаз, форм губ, запахов, кошачьих интонаций их голосов и призывность тазобедренных покачиваний. Это очень новое и очень странное чувство доставляло Серафиму одновременно и радость и беспокойство по поводу того, что с утратой сексуальной призмы сознания он, возможно, утратил что-то очень важное и нужное. Но потом вновь захватывало ощущение покоя и свободы от житейских страстей, и так продолжалось до той поры, пока однажды росистым утром не стал Серафим свидетелем того, как силён дьявол не только в подвалах городов, но и на вершинах гор.
Детям до 16 лет… и т. д
В один из боговдохновенных дней договорились братья и сестры целый день-деньской не пить, не есть и к тому же ещё не отверзать уста для пустого судачества. Во избежание искушений разбрелись кто куда в разные стороны от палаточного стойбища. Серафим, замкнув желудок и ротовую щель железным замком воли, полез на высокую скалу, забравшись на которую, мог созерцать леса и долы, как горный орёл. Проведя почти полдня в размышлениях, он наконец утомился и стал без толку глядеть то туда, а то сюда. И тут глазам его предстала пастушеская сцена, разыгранная главой братства и вышеупомянутой «сестрой» на небольшой полянке, как раз под скалой, на которой заседал наш столпник.
Они пришли сюда к ручью, борзо сбегавшему со скалы, и расположились возле него, видимо, истомившись от солнца, голода и молчания. К удивлению Серафима, брат с сестрой разговаривали. Брат на чём-то настаивал, сестра как будто раздумывала. Слова заглушались шумом падающей воды. Пока сестра раздумывала, брат вдруг разделся догола и стал принимать душ под струёй бойкого ручейка. Сестра сначала отворачивалась, он обрызгал её водой, выбежал из-под струи и насильно стал раздевать. «Сопротивляйся», — сказал вслух, нарушая обет, Серафим, но она почему-то не сопротивлялась. И брат, затащив её под душ, раздел её уже там и овладел сестрой своей и Серафимовой тоже. Потом он владел ею ещё раз в несколько иной позиции, а некоторое время спустя она сама овладела им, вернее одни её губы, зато самой существенной частью его братского естества.
Древние китайцы называли это «игрой на флейте», а Серафим «фрейдистским каннибализмом».
Внимание! Среди нас каннибалы
(Паника среди женщин, многие в истерике бросаются к мужчинам и умоляют спасти их драгоценные и высококультурные жизни. Мужчины, как и положено мужчинам, гордо выпячивают груди и совершенно непроизвольно увлажняют брюки и пол под собою.)
Младенцы, благодать Божия на вас! Я ведь не о тех людоедах, что резали людей на кусочки, жарили мясо на углях и даже высасывали мозг из берцовых костей. Нет, хотя уважаю их несомненно больше, чем каннибалов фрейдистских, особенно среди мужчин. Наконец-то дамы и незамужние особы поняли меня первыми и, скромно потупив бесстыжие пролетарские глаза, прекратили истерики и вопли о помощи. Да, да, мои пугливые пролетарки, я прекрасно сознаю, что в отличие от женщин мелкобуржуазного Запада, позорно наслаждающихся всеми видами комфорта и достижениями быта, гигиены, медицины и охраны окружающей среды, утопающих в море витаминов, натуральных продуктов, противозачаточных средств, специальной и популярной литературы обо всём на свете и тем не менее не могущих и не желающих с гордым сознанием человеческого достоинства побороть свои извращённые капитализмом грязные каннибальские наклонности, вы употребляете мужской белок, не забывая десять заповедей морального облика строителей коммунизма, только в силу неумолимых экономических, социальных и бытовых причин.
Я понимаю теперь ваше непреодолимое пристрастие к фаллическому символизму процесса поглощения сосисок, подсознательно воспроизводимого днём публично, после тысячекратных интимных повторений, и я склоняю голову перед вашим ежедневным и незаметным женским подвигом, но призываю мужчин подумать о будущем здоровье нации, вскормленной человечиной и пожирающей саму себя.
Кажется, мой призыв как-то глухо прозвучал среди занятой чрезвычайно важными делами общественности. Дамы и незамужние особы, оправившись от ложной истерики и притворного стыда, расхватывают под ручки доноров мужского пола и разбегаются с ними от греха подальше. Ну, помогай вам Бог. А вот Серафима этот фрейдизм, по-моему, достал.
Со своего орлиного возвышения он дослушал «игру на флейте» до конца, ибо не желал закрывать глаза на действительность, а убежать от неё он не мог иначе, чем проложив путь свой через поляну, где исполнялся этот номер. Они уже давно скрылись среди деревьев, а Серафим всё сидел на своём столпе. Настала ночь, но умиротворяющая картина ночного неба отчего-то вызывала в нём одну ярость. «Сестра, — говорил горам и звёздам Серафим. — Ха-ха-ха, сестра, сестричка, ха-ха-ха». Вспомнились её губы, очень красивые, нежные такие и совсем не каннибальские.
Автор немного удивлён чувствительностью своего героя. Разве не муж он, а мальчик. Разве белые братья и сестры не костяные и жильные, а серебряные, например. А не думал ли он, что главный брат — Иисус Христос, а пресловутая сестра — Мария Магдалина. Надо к тому же понимать, что у людей отняли одну из радостей жизни — еду, значит её нужно чем-то возместить. В те несчастные 3–4, а у некоторых сильных личностей 5–6 часов между трапезами, когда двуногие выродки обезьяньего племени (пока оставим всё на совести пресловутого богохульника Дарвина) ничем особенным не заняты, при условии, что они продрыхали свои законные 8-10 часов, они редко бывают способны на что-либо иное, кроме труда и секса. А труд в братстве, как известно, не имел быть привилегией его членов. Итак, вполне логичным завершением всего вышеперечисленного оставался секс. Я бы на месте Серафима страшно удивлялся тому, что секс не стал единственным способом времяпровождения братьев и сестёр. Хотя вполне возможно, всё ещё впереди.
Своеобразные, конечно, ощущения вызывает скандальное крушение кумиров, да ещё уличённых в вакханалиях каннибализма. Но разве не встречался с крушениями и с каннибалками мой герой и раньше. Встречался нос к носу, ухо к уху. А не кормил ли он сам своим белком бедную Лину, которая в конце концов предательски предпочла перейти на другую диету. Не падал ли он с лестниц любимых или, по крайней мере, желанных женщин, не знает ли он, чем занимаются высокоуважаемые мужчины с глубокоуважаемыми женщинами, когда по недогляду пионерской организации, профсоюза, трудового коллектива или домочадцев их оставляют одних-одинёшенек в лесах, сараях, банях, под вагранками или в заглушённых кабинетах инструкторов райкома ВЛКСМ. Мы знаем это, но, увидев тайное въявь, стыдимся, а надо бы стыдиться раньше да своего лицемерия. Сам знаю, тяжко падать с облаков на землю, от которой так хотелось убежать. И что за невезенье Серафиму! Куда ни ткнётся — всё одно и то же: инстинкты, комплексы да голый фрейдизм. Прямо наваждение какое-то. Неужели же никто другой ему и впрямь не попадётся?
Время лупить
Нона стояла в толпе людей с плакатами, собравшихся возле Смольного, людей, в толпу которых раньше, до изнасилования и до ареста Вадика, собравшегося в Израиль и несколько месяцев поэтому нигде не работавшего и за это арестованного как «опасный преступник», она бы никогда не вошла по своей воле. Ей нечего было делать в толпе, состоящей из одних евреев, а если всё-таки что-то делать, то то же самое, что и в любой другой толпе. Но их, разрозненных, забывших о существовании друг друга, заставили вспомнить об этом, собраться с плакатами и требовать отпустить с миром ехать туда, где им не будут тыкать в лица «жидовскими мордами» и топками горящих печей.