Это было в Коканде

Никитин Николай Николаевич

–  Хорошо, - коротко сказал Джемс.
– Отложим решение до утра! «Если у Иргаша заговорили о сдаче, значит положение угрожающее», - подумал он.

Они вышли из кибитки. Джемс молчал. Этот маленький однорукий офицер сейчас удивлял его, и он решил ему задать вопрос:

–  Может быть, вы богаты, составили здесь состояние? Может быть, вы действительно хотите отдохнуть?

–  Мне не от чего отдыхать! Я мог бы работать двадцать часов в сутки. Но то, чем я здесь занимаюсь, - это не работа.

На вопрос о состоянии Зайченко ничего не

ответил. Джемс догадался, что слова его о работе из-за денег были только фразой. Действительно, деньги не интересовали Зайченко. Он не знал, что с ними делать. Их некуда было тратить. Бежать за рубеж и жить там на проценты - его не увлекало.

Он наполнял жизнь кровью, убийствами и несчастьями, он только регистрировал это и скучал от однообразия. Он презирал всех и не мог никому сказать об этом. Он любил выстрелы и боялся смерти и ненавидел все на свете, даже себя.

18

Когда они вернулись во двор усадьбы, где жил Иргаш, веселье уже кончилось, костры потухли и в темноте раздавались только крики часовых и конское ржанье. Зайченко вызвал Мирзу, чтобы тот позаботился о ночлеге Джемса.

Джемсу уже приготовили комнату, кошму, подушки, одеяла и принесли теплую воду. Мирза предлагал свои услуги ловко и незаметно. Джемс почти не ощущал его присутствия. Когда ночной туалет был окончен и наступило время сна, Джемс закурил папиросу. «Иргаш горит, - решил он.
– Интересно, знает ли Иргаш о мыслях этого русского офицера? Или этот план - чистейшая импровизация? Офицера надо отправить в Самарканд, его место там. А Иргаш пусть, пока можно, продолжает свое собачье дело».

Подведя итоги, он лег на бок, вытянулся и приготовился спать.

На дороге отчаянно лаяли псы. За стеной визжали бачи. Джемс, слушая их звонкий, почти девичий смех и шлепанье босых ног по галерее, долго не мог уснуть.

«Завтра я налажу отношения с Иргашом, - думал он.
– Иргаш, очевидно, обижен. В сущности, как глупы люди и как смешны самолюбия! Завтра я оставлю ему подарки, и он будет счастлив. И будет думать, что он ошибался. Этот русский - тоже только баран. Его когда-нибудь прирежут. Вот и все».

Джемс приподнялся, прислушался, как бы вылавливая из темноты каждый тревожный звук. Потом опять откинулся на подушку. Его гладко выбритое лицо размякло, распустилось, кожа на лице образовала складки возле глаз и губ. На подушке лежала плоская, желтая голова.

Мирза стоял за стенкой. Он прислушивался к дыханию «афганца». Когда тот заснул, он на цыпочках босиком вошел в комнату.

Джемс вскочил. Его лицо мгновенно преобразилось. Оно стало похожим на парус, туго натянутый ветром.

–  Простите, сэр! Я пришел задуть свечу, - прошептал по-английски Мирза.

–  Не надо, - недовольно сказал Джемс.

Мирза попятился к двери и ушел. Потом он появился во дворе и зашикал на визжавших бачей.

Наконец вся усадьба заснула. На дворе и на улице вдоль глиняной стены сидели караульные с винтовками на коленях. Некоторые из

них даже спали, прислонив свою винтовку к стене.

Не спал один Мирза. Он не мог простить себе случившейся оплошности. «Если бы еще я не сказал: сэр!» - думал он. Но в конце концов он тоже успокоился.

19

Когда Иргаш вернулся из кибитки, Насыров давно уже дожидался его около входа в дом, на дворе. Народ еще не разошелся. Многие из гостей еще сидели на галерейке, беседовали о делах и жизни и покуривали табак, передавая друг другу общий чилим. Увидав Иргаша, все встали.

Иргаш встретил Насырова молча и осмотрел его с ног до головы. Увидев на нем шапку из красной лисьей шкуры, широкие штаны из бараньей кожи, выкрашенной в розовый цвет, пояс с бляхами, нож в богатых ножнах, кошель, в котором хранились зубочистка и перстень, Иргаш освирепел. Наряд киргиза разозлил его.

Насыров спокойно глядел в глаза Иргаша, закинув голову назад; шея его при этом вытянулась.

–  Как ты стоишь передо мной? Верблюд!
– крикнул Иргаш.
– Плетей ему! Плетей гордецу!

Насыров отступил от Иргаша.

–  Я ни в чем не виноват, - с дрожью в голосе произнес он.

–  А кто отвечал за порядок?
– сказал один из курбаши, стоявший подле Иргаша.
– Ты же знал, что здесь за всем наблюдал «деревянный афганец». Ты осрамил нас!

–  Что я мог сделать с приезжими? Они не слушались, - сказал Насыров.

Иргаш отвернулся, показывая, что разговор кончен, и кивнул своим порученцам. Когда они подошли к Насырову, тот крикнул:

–  Иргаш, что ты делаешь?
– Его шрам на порубленной губе побелел.

–  Мы еще в Бухаре, - тихо, точно про себя, ответил Иргаш и вступил на галерейку дома.

Порученцы сорвали с Насырова халат и рубашку. К нему подошел Муса с длинной плетью. Насырова положили на земле, возле виселицы, стоявшей во дворе, и началась экзекуция…

Иргаш сидел, поджав ноги и опираясь спиной о подушки, и почти бессмысленно глядел на то, как Муса отсчитывал удар за ударом. Высохшими пальцами, напоминавшими птичьи когти, Иргаш теребил свою курчавую седеющую бороду. Его халат распахнулся, на груди от волнения появились пятна, и бритый затылок стал темно-красным, как печенка.

Курбаши, не смея сесть, толкались около стены. Все чувствовали, что Иргаш чем-то смущен и что он только срывает свой гнев на киргизе. Но никто не понял самого важного.

Иргаш был больше чем смущен или раздражен. Иргаш растерялся. Еще до приезда Джемса, так же как и Зайченко, он видел, что надежды на власть с каждым днем тают. Конец близится, скрываться некуда, курбаши стерегут его. Он уже не раз ловил на себе подозрительные, темные, как он их называл, взгляды своих сотоварищей. «Пока грабеж еще приносит доход, они меня терпят… Надоело… Низко - зависеть от них!
– думал Иргаш.
– Но стоит судьбе моей покачнуться, как все эти твари заспорят о моей голове и продадут ее как выкуп».