Это было в Коканде
Шрифт:
Вот почему Блинов не обострял отношений с Хамдамом. Он отлично помнил наставления Фрунзе. Он не забыл его оценку Хамдама. Но обстановка была настолько сложной, что он не хотел ссориться с Хамдамом, тем более что внешне Хамдам держал себя отлично. Кавполки нуждались в конских резервах, в пополнениях. Хамдам прекрасно провел конскую мобилизацию, умело уничтожал шайки басмачей, хорошо выполнял приказания на фронте, - в свете всех этих дел однодневный его плен в Якка-Тут исчезал из внимания Блинова, стушевывался, казался самым обыкновенным и даже естественным случаем.
В обстановке военных действий, в маневренной войне, когда часто трудно было разобрать, где фронт и где тыл, некоторым отрядам не раз случалось попадать в мешок и подвергаться разгрому или плену. История с Хамдамом поэтому не представлялась чем-то особенным. Такие истории происходили не только у Хамдама. Обвиняя его, надо было обвинять и других. Стоило ли из-за этого ссориться с Хамдамом? Нет, Хамдам мог еще пригодиться! Его знание местных людей, его авторитет среди других курбаши - все эти качества невольно заставляли Блинова дорожить Хамдамом. Поэтому натянутые отношения Юсупа с Хамдамом не вызывали в Блинове одобрения. Настроенный Жарковским, Блинов считал это даже вредным. Он сам был не из доверчивых людей. «Но всякому недоверию должны же существовать какие-то пределы!» - простосердечно думал он.
20
За неделю до парада Блинов встретил в военкомате Сашку и спросил его:
– Юсупа мало вижу. Не знаешь, что с ним?
– Не знаю. Ничего, по-моему.
– Как ничего? Почему в Коканде не показывается?
– сказал Блинов.
– Парень молодой. Может быть, завертелся. Амур!
– расхохотался Лихолетов.
– С кем?
– сказал Блинов.
– Нет, брат, не в этом дело.
– Блинов загадочно оттопырил губы.
– А в чем же?
– Если бы знал, тебя не спрашивал. Ты вот ведь дружишь с ним? Ты бы как-нибудь по душам с ним поговорил. Тебе-то он раскроется!
– Это еще вопрос. Он ведь не я, что вся душа нараспашку.
– Нараспашку - нехорошо. Но и скрытность чрезмерная - неладно. Все они такие, - проговорил Василий Егорович, думая об узбеках. Узбекского языка он совсем не знал, при разговорах с узбеками ему приходилось трудновато, поэтому он считал, что они скрытные.
– Ну, положим, они разные, - ответил Сашка и прибавил не без ехидства, с улыбочкой: - Взять вас, Василий Егорович. Вы ведь тоже сундучок на замочке!
– Ну, какой я сундучок!
– добродушно усмехнулся Блинов.
– Я сундук, если уж на то пошло. Да о чем мне говорить прикажешь? Не о чем! Как я живу, все видят: бригада да койка.
Блинов поскреб подбородок, седоватую щетину, и болтнул рукой, как бы отсекая разговор о себе.
– Покойный Макарыч однажды мне сказал про Юсупа, - продолжал Блинов.
– Ежели, говорит, этому, парню голову не сломят раньше времени, он будет полезный для здешних мест.
– Не сломали еще. О чем же вы беспокоитесь?
– с обычной своей беспечностью заявил Сашка.
– Как о чем? Что ты говоришь?
– закричал Блинов, рассердившись. Ходит между нас человек. Дело делает. А что еще? Что в нем? Внутри?
– Да ничего, господи!
– вздохнул Сашка.
– Пар! Ему восемнадцать лет только что исполнилось. Что вы от него хотите?
– Выглядит больше.
– Народ здесь рано зреет.
– Невесел.
– Характер такой. Замкнутый. Спрятался, как ерш в ил, в дно, и держится. Наружу не идет. Вот и все. Погодите! Придет время, выскочит!
Сашка тоже закипятился и даже обиделся. «Об Юсупе говорит, - подумал он.
– А у меня, может, не меньше душевных неполадок? А никто и не спросит!»
– Ну, ладно, - согласился Блинов. Подумав, опять спросил: - А то, может, ему скучно среди нас? Непохожий он на всех. Странноватый.
Сашка молчал.
– Ты дружи с ним!
– Есть!
– равнодушно сказал Сашка.
Он не любил, когда ему что-то навязывали. Он даже подумал: «Тоже няньку нашли!»
21
Коканд был разукрашен красными флагами. Победа советского оружия в Бухаре создавала особенное, приподнятое настроение. В демонстрации участвовали, помимо войск, население Коканда, школьники, рабочие с хлопковых заводов, с мельницы, с шелкомотальной фабрики. Среди демонстрантов было несколько женщин-узбечек. Они шли еще закрытые паранджой, но уже одно появление их среди колонн казалось чем-то необыкновенным.
Блинов стоял на трибуне, среди кокандского начальства. После чтения приказа Лихолетов, командующий парадом, подскакал к Блинову. Блинов и командующий сошли с трибуны, им подвели лошадей. Они вскочили в седла. Лошадь Блинова сразу же запрыгала под ним, пугаясь шумной толпы, знамен и лозунгов, развешанных на длинных шестах.
Шесть горнистов на рыжих лошадях, украшенных белыми попонами с красными большими звездами, поскакали к центру площади. Став в ряд, они одновременно подняли вверх, к небу, свои медные трубы и провозгласили начало парада.
Сашка сидел на лошади героем. Он был в новенькой, только что сшитой шинели. Его правую щеку стягивала черная повязка. Так как рану приходилось несколько раз чистить, образовался грубый, узловатый рубец, шрам, и рана еще не совсем зажила. Обычно Сашка ходил с марлевым бинтом, но сегодня, для парадности, сверх марли он надел черную шелковую повязку Сашка обожал первые минуты парада, когда после сигнала горнистов на площади возникала тишина. Чуть приподнявшись в стременах, он оглядел два батальона пехоты, построенные в каре.
– Церемониальным маршем! На двухвзводную дистанцию!
– запел Сашка, выдерживая паузы и прислушиваясь к тому, как летят над войсками слова его команды. Сильный и глубокий голос Сашки волновал всех.
– Линейные вперед!
Тонкой цепочкой, по одному человеку, побежали стрелки с ружьями в руках, устанавливая на площади линию.
– Шагом марш!
– круто оборвал Сашка. Последний звук его голоса был подхвачен оркестром, и первой тронулась пехота, отбивая шаг.
Парад принимал командующий бригадой. За ним стоял Блинов, и в двух шагах от него Жарковский, дежурный по штабу. Все они были на одномастных лошадях.