Европа-45. Европа-Запад
Шрифт:
— Нормально. На каждого пистолет и автомат с целым ящиком патронов. Кажется, еще и гранаты.
— То байда всё!
Машину остановили за несколько сот метров от развалин, среди которых находилась вилла. Макс сказал, что он потихоньку доведет их, а там каждый должен действовать со-гласно плану. Дулькевич, его шофер и Макс — под окна, чтобы не дать скрыться эсэсовцам, если те надумают прыгать прямо на землю. По крайней мере, Макс уверял, что будет именно так. Тильда с Поповым, держащим наготове автомат, должна была стучать в дверь и требовать, чтобы ей отворили. В женщину вряд ли они будут стрелять. К тому же могут подумать, что она одна. Да и приход
Макс передвигался совсем бесшумно. Если существовала на свете идеальная бесшумная поступь во тьме, то это была именно его, Макса, поступь. Так подкрадывается к своей добыче тигр или же протягивают свои длинные щупальца спруты. В груди слепого боксера клокотала жажда мести. Он отплатит этим неудачникам, которые продали его, упрятали в тюрьму, сами избегнув справедливой кары! Он оплетет виллу как спрут, зажмет ее в стальное кольцо, он расставит этих ко всему готовых людей под каждым окном, и под тем, из которого будет прыгать бригаденфюрер Гаммельштирн, и под окном сопляка Финка, и под комнатой болвана Лаша, или как там его зовут! Где же стать ему самому? Кого заграбастать в железные объятья, кому ломать кости, как ломает удав кости кроликов? Гаммельштирна или Финка? Или этого Лаша? Он никак не мог сделать выбора. Переставлял пана Дулькевича и его шофера то к одному окну, то к другому, и эту-то возню и заприметил Финк, случайно выглянувший в окно.
Дождь, дождь, дождь...
Вязкая глина под ногами, потоки дождя на стенах, глухой шорох воды, стекающей по черепичной крыше, затвердевший плащ, не желавший сгибаться, сковывающий словно клещами, вода за воротником, на носу, на бровях. Хуже всего получалось с бровями. Дождь собирается в тонюсенькие струйки и стекает по кончикам бровей. Стекает вдоль краешков глаз, и все время кажется, что она попадает в глаза, трешь их, чтобы согнать проклятую воду, но не вытираешь ее, а только размазываешь, а она льется и льется с невидимого черного неба, сама черная, как хаос, и снова собирается на бровях, превращая их в мокрые холодные пиявки, скользкие и противные.
Дождь, дождь, дождь...
Пан Дулькевич страдал от дождя больше других. Твердый козырек конфедератки нависал над лицом подобно миниатюрной кровле и не пропускал водяных струек в глаза, но зато они журчали прямо на груди майора. Плащ в этом месте как бы не существовал вовсе. Вода пробралась до мундира, круглое мокрое пятно расплывалось уже по рубашке пана Дулькевича. Бр-р!.. Он уже пережил некогда дожди в Голландии, когда они блуждали по дюнам, голодные и холодные; перетерпел пронизывающие дожди немецких лесов; радовался теплому ливню на берегу итальянского озера Комо, ведь ливень этот предвещал конец войны. Но вот война окончилась, а поляки все равно не могут найти свою родину, не могут вернуться на родную землю, и он снова, будто молодой подхорунжий, обречен мучиться под проливным дож-ем и прислушиваться к тому, как по его груди расплывается что-то леденящее, противное, похожее на жабу или медузу. Пся кошчь!
Когда-то давно, еще до войны, он видел фильм Виктора Триваса «Ничейная земля». Случай свел в воронке, образовавшейся от взрыва крупного снаряда, пятерых солдат. Они спрятались там от верной гибели. Пять солдат — пять врагов: немец, француз, англичанин, негр и еврей. Минуту назад они были врагами, но в воронке, на ничейной земле меж позиций противников, страх смерти, чувство самосохранения
А разве он, Генрих Дулькевич, не хочет домой? Как его товарищ Франтишек Сливка, который, должно быть, уже давно в своей Праге сочиняет песенки и ест кнедлики в тихой ресторации. Как Михаил Скиба, который поедет на свою Украину, как только закончит работу. Земля ничья. Но такая ли уж она ничья? И не приходится ли все-таки бороться за нее? И враги, несмотря ни на что, существуют на земле. Существуют до сих пор. Пока жив хотя бы один фашист, спокойно не усидишь дома. А он, Генрих Дулькевич, просто не может добраться домой, пока околачиваются по белу свету фашисты, пока продолжается разбой.
Дождь доводил его до бешенства. На груди собралось целое озеро стоячей воды, прямо какое-то болото, но Дулькевич боялся шевельнуться, не решаясь хоть немного струсить с себя эту слякоть, и вода струилась с твердого козырька конфедератки, создавая перед лицом мутную, шевелящуюся, куда-то плывущую преграду.
Возможно, она, эта преграда, и помешала пану Дулькевичу увидеть, как в окне, под которым он стоял, выросла мрачная фигура, как занесла она что-то кривое и корявое над головой и ударила в раму, в стекла, ударила, словно прямо в темя пану Дулькевичу.
Он не увидел фигуры, и никто не мог увидеть; все они стояли слишком далеко друг от друга, да еще ближайшим соседом Дулькевича оказался слепой Макс.
Гильда вместе с Поповым уже ломились в парадное, грохот стука доносился откуда-то издалека, совсем глухо, будто с того света. Женщина что-то кричала, но голос у нее был слабый и почти неслышный.
А может быть, так только казалось пану Дулькевичу? Может быть, он попросту позабыл все, что происходило мгновение тому назад, как забыл даже о струйках воды, стекающих с твердого козырька, забыл и ощущение мокрой холодной жабы на груди, ибо сверху прямо ему на голову упал режущий звук разбитого стекла и в звяканье разбитого стекла, в треск сломанной рамы, в дикий крик, разорвавший тишину над головой пана Дулькевича, впутался новый звук — знакомый и до ужаса страшный: короткий гром автоматной очереди.
КТО ИСКАЛ, А КТО НАШЕЛ
Совершенно сонный сержант без видимой охоты выслушал Юджина.
— Вряд ли до утра что-нибудь удастся сделать,— сказал он, зевая.
— Приведите в действие свои заржавелые спросонья шарики,— посоветовал Юджин, довольно выразительно помахивая перед лицом сержанта своими здоровенными кулачищами.— Или вы, может быть, считаете, что нам просто нужны десять дураков для танцулек в ночном клубе? Речь идет о важной операции. В городе обнаружен отряд вооруженных эсэсовцев!
Сержант почесал затылок:
— Какие там эсэсовцы! Войны уже давно нет.
— Зато у меня сохранилась вот эта штуковина,— Юджин поднес к самому его носу свои кулаки.— Сию же минуту давайте мне людей, а не то рискуете возвратиться в Штаты таким, что вас не признает даже родная мать!
— Все равно я без лейтенанта не могу,— сержант довольно равнодушно отнесся к посулам Юджина.
— Где ваш лейтенант? Давайте его да побыстрее.
— Лейтенант там, где ему положено,— спит у себя на квартире.