Европейские поэты Возрождения

Данте Алигьери

* * *

Юноша:

Галатея, даль уже светла.

Галатея:

Ах, не надо торопиться, Ночь все длится. Ах, не надо торопиться, то луна взошла.

Юноша:

Галатея, это солнца свет.

Галатея:

Разве утро наступило? Двух не било. Разве утро наступило? Двух еще ведь нет.

Юноша:

Галатея, на небо смотри.

Галатея:

Прав ты, милый, очевидно. Как обидно! Прав ты, милый. Очевидно, это свет зари. Если б ночь до вечера продлить! Чтобы нас не разлучало Дня начало, Чтобы не могло начало дня нас разлучить. Ну,

прощай, пора, любимый мой!

Юноша:

Нет, мой свет, без поцелуя Не уйду я. Твой последний поцелуй позволь забрать с собой.

Галатея:

Ты придешь ли вечером опять?

Юноша:

Тише! Мать нам помешает, Коль узнает. Но к тебе приду я снова, пусть узнает мать.

Галатея:

Мне разжать объятия невмочь!

Юноша:

Новый день уже все ближе. Отпусти же! Как тебе я благодарен за такую ночь!

ПО ПОВОДУ ОСКВЕРНЕНИЯ МОГИЛЫ ПЕТРАРКИ

Пока Петрарки дух витал за облаками, Прах гения земля надежно берегла. Но мстительный болван явился и со зла Могилу осквернил нечистыми руками. Послушай, лжегерой с куриными мозгами, Тебя не ждет отнюдь за подвиги хвала! Взбесившегося ты напоминал козла, Который тень пронзить попробовал рогами. И прах, что с первых дней за духом вслед стремился, Но двести с лишним лет в сырой земле томился, За то, дурак, тебя готов благодарить, Что наконец сумел он выйти из могилы, Вновь обрести своп дух, ему прибавить силы И новых лавров блеск Петрарке подарить.

* * *

О время, почему помчалось ты стремглав, Когда с любимой я обрел все счастье снова? За что ты обошлось со мною так сурово? В чем оказался я перед тобой неправ? Ты, древнее, живешь, увы, не испытав Той силы, что в себе любви скрывает слово. Я плакать был готов, по ритму стука злого Завистливых часов о гневе их узнав. Ах, мастер, ты часы чинил нам аккуратно. Но что сломалось в них той ночью, — непонятно. Они решили бить три раза каждый час. Когда же срок пришел расстаться нам с любимой, Замедлили они свой бег неудержимый, Пробив за целый день едва-едва шесть раз.

* * *

Когда светлейший бог за вожжи золотые Хватается своей горячею рукой И, желтый диск достав из глубины морской, С людей срывает сны, тяжелые, густые, Когда поля, луга и улицы пустые Спешит наполнить вновь собою шум людской, Все радуется дню. И радостью такой Полны вершины гор и берега крутые. Но прочим звездам днем на небе места нет. За свой престиж боясь, их гасит солнца свет, И ни одна звезда не смеет встретить Феба. И ты, моя любовь, едва войдя в меня, Поведала душе о наступленье дня, Который всех других прогнать способен с неба.

* * *

Люблю, люблю, люблю — звучало в тишине, Пока любимых губ касался я губами. Не знаю, как тремя короткими словами Все мысли спутала любимая во мне, Которые, увы, пришедшего извне Значения трех слов не понимали сами. И то, что в этот миг возникло между нами, Сумела лишь она расшифровать вполне. О, сердца моего бесценная награда! В ее душе моя была укрыться рада. Но день от поздних звезд очистил небосклон. И вместе с ними вдруг любовь исчезла тоже. Но как же могут сны так быть на явь похожи И как же может явь так походить на сон!

* * *

Сударыня, коль беречь Рифмованные посланья Вам негде, без колебанья Швырните их прямо в печь. Не страшно, что они снова Встретятся там с огнем, Ибо когда-то в нем Рождалось каждое слово.

ЭПИТАФИЯ

Могиле этой оказала честь Христина Хофт последним сном своим. Всех больше счастье в жизни заслужив, она всех меньше наслаждалась им.

ГЕРБРАНД АДРИАНСОН БРЕДЕРО

ПЕСНЯ ПРОЩАНИЯ

Любимая,

простимся В мгновенья перед тягостной разлукой И к богу обратимся — Да будет он опорой и порукой. Храни, господь, Душу и плоть Той, что люблю я нежно. Дай парусу щедро Попутного ветра В путь безбрежный. Таинственные воды, Бушующие с яростию темной, Прошу, от непогоды Челнок ее в пути щадите скромный. Морская глубь, Храни, голубь, Злой Норд, не шли борея. Будь с нею любезна, Ревущая бездна Зюйдерзее. На рейде Амстердама Корабль стоит, других судов угрюмей. Здесь нет богини храма, Едва нашлась ей койка в грязном трюме. Лишь грязный трюм Да мрачный шум Волны и пены клочья. Я в страшной тревоге: Смогу ли в дороге Ей помочь я? Пусть солнца блеск полдневный Косматые громады туч разгонит. Корабль с моей царевной — Пусть он в пучине грозной не потонет. Ах, сердце-лот В груди скользнет, Как в море, — в путь опасный. Рассудка лишаюсь И не притворяюсь — Это ясно. Ты знаешь ведь, ты знаешь, Как дорога мне, как любима мною. Зачем ты уезжаешь? Зачем твое сердечко — ледяное? Ты кладезь муз, Твой тонок вкус, Бесспорна добродетель. Твое внимание — Очарование, Я свидетель. И ты, кто над волнами То огненные взоры молний мечешь, То нежно с кораблями Играешь и ни в чем им не перечишь, Царица волн, Веди сей челн Туда, где нет ненастья. Где боги ликуют, Где людям даруют Радость, счастье. И все, что я помыслю, К тебе перед разлукой обращаясь,— Всего не перечислю,— Твоим все это будет, я ручаюсь. Лишь будь моей И все сильней Желай конца разлуки. Ведь нету на свете, Чем месяцы эти, Горшей муки.

МУЖИЦКАЯ ПИРУШКА

Арендт Питер Гейзен, друзья и кумовья Затеяли пирушку в сторонке от жнивья — На травке, у ручья. Кому бутыль, чтоб лечь в ковыль, А им — нужна бадья. Арендт Питер Гейзен — на что уж пить мастак — Знай льет из штофа в шляпу, да не нальет никак, Чуть стоя на ногах. Кончать пора, кто пьет с утра, Лужайка не кабак! Класьян, Клон и Лентьян — они пьяны давно. На чистое, ворсистое, форсистое сукно, Батисты и рядно (Пусть шьет их швец — пропьет их жнец), Не глядя, льют вино. А рядом — деревушка, и проживают там Веселые ребята: Кес, Тойнис, Франц и Шрам, И Дирк ван Димердам, И Симьян Слот, и Ян де Дод, И Тим, и Баренд Бам. Девицы из деревни, хоть самая страда, Заслышав шум гулянки, а ну бегом туда Без всякого стыда. И парни враз пустились в пляс, Крича: «Айда! Айда!» Тут каша заварилась — аж коромыслом дым! С штрафного зашатались Дирк, Баренд, Кес и Тим Один вопит другим: Болит живот! — Хлебни, пройдет. Добавим, побратим! Меж тем девица Тринти и пришлый парень Клон Решили разобраться: кто тут в кого влюблен? Она в него иль он? В густом стогу на берегу Был спор их разрешен. Но Арендт Питер Гейзен, пунцов, как маков цвет. Вдруг выхватил оружье, — да если бы стилет Иль даже пистолет! — А то — тесак, и вдарил так, Что сам свалился вслед. Девицы разбежались, вопя что было сил, И колокол в деревне истошно завопил — Но Кес уже почил. «Ах, сучья рать, поймать, догнать, Поднять на зубья вил!» «Нет, лучше — за решетку, на дыбу и в щипцы Убийц и бузотеров, — решили мудрецы.— А кто отдал концы, Запишет тех, коль вышел грех, Наш пастор в мертвецы». Так кончилась пирушка — ах, если б лишь одна Вино отменно сладко, а кровь-то солона: Не дремлет сатана! Хоть сам люблю быть во хмелю От доброго вина.