Европейские поэты Возрождения

Данте Алигьери

ЭДМУНД СПЕНСЕР

ПАСТУШЕСКИЙ КАЛЕНДАРЬ

АВГУСТ

Отрывок

Будь, лес глухой, моей свидетель скорби — Знаком тебе моих рыданий глас; Вам, птицы, ведом звук моих стенаний — Ах, не они ль — напевов ваших часть? Ты, ручеек, мне навевал дремоту И слез моих бывал нередко полн. На людях я все больше горем полн, В градских стенах я умножаю скорби — В лесной трущобе эха гулкий глас Созвучней жалобе моих стенаний. Под кровлей с милой я расстался — часть, Навек прогнавшая мою дремоту. Потоком слез я заменил дремоту. Что мило, то ушло. Я горя полн. Уместнее мои оплакать скорби В лесу, где эхо, разливая глас, Ответит жалобе моих стенаний, Но ввек не обрести мне даже часть Былых отрад. Нет, выпала мне часть Здесь ожидать последнюю дремоту, Что мне глаза смежит — покоя полн, С ней не узнаю умноженья скорби. О птицы злобные, ваш резкий глас, Вещая смерть, мольбе моих стенаний Созвучен. Что же до моих стенаний (Они скорбей не выразят и часть), Не молкнущих в ночи, когда дремоту Зовет природа — крик ваш ими полн. Я ночь отдам стенаньям, день же — скорби Поклялся я: их не заглохнет глас. Но

если милой серебристый глас Я вновь услышу, то взамен стенаний Я запою, и это будет часть Мелодий соловья — презрев дремоту, В ночи напев он льет, истомы полн, Забыть не в силах о великой скорби. Ты, чуждый скорби, ночью слыша глас Моих стенаний, знай страдальца часть — Прервав дремоту, стань участья полн.

ОКТЯБРЬ

Пирс:

Не стыдно ль, Кадди, никнуть головой, Когда в медлительное время года Утех людская требует природа? Не ты ли пастухов сбирал толпой Для песнопенья, пляски, хоровода,— А ныне спишь, и игры спят с тобой.

Кадди:

Я так усердно утомлял свирели, Что Муза истощила свой запас. Я все богатства в играх порастряс, И с чем же оказался я на деле? Как стрекоза из басни, в зимний час Я должен дрогнуть в ледяной постели. Слагал я песни на прелестный лад, И юноши под них резвились прытко: Им — щедрый хмель любовного напитка, Мне — похвалы скупые невпопад. От их восторга мало мне прибытка: Я бьюсь о куст, а птицы к ним летят.

Пирс:

Но, Кадди, похвала ценней награды И слава много выше всякой мзды: Поверь, что нет счастливее звезды, Чем буйству юных возводить преграды, Советом отвращать их от беды И вдохновенья объяснять отрады. Настрой свирель на сладостный напев, И, покорясь, округа молодая К тебе прильнет, рассудок забывая: Так укрощал Орфей Плутонов гнев, Из Тартара подругу вызволяя, И самый Цербер слушал, присмирев.

Кадди:

Так Аргусовы очи дети славят, И птица, распуская хвост, горда; Но за красу павлину никогда Ни зернышка в кормушку не прибавят. Что слово? Дым и тает без следа. Что слава? Ветр и к ветру путь направит.

Пирс:

Певец, оставь пустое шутовство, Душой из бренной воспари юдоли: Воспой героев, иже на престоле Делили с грозным Марсом торжество, И рыцарей, врага разивших в поле, Не запятнав доспеха своего. И Муза, вольно простирая крылья, Обнимет ими Запад и Восток, Чтоб ты на гимн благой Элизе мог Направить вдохновенные усилья Иль пел медведя, что у милых ног Дары свои слагает в изобилье. Когда ж остынет гимнов жаркий звук, Ты воспоешь блаженство нежной ласки И будешь вторить мирной сельской пляске И прославлять хранительный досуг. Но знай, какие б ни избрал ты краски, Хвала Элизе и тебе, мой друг.

Кадди:

Да, я слыхал, что римлянин Вергилий Был Меценатом к Августу введен: Для бранных песен вмиг оставил он Смиренный звук пастушеских идиллий. Поныне отражает небосклон Набат его легенд и грозных былей. Увы, Октавиан давно почил, И Мецената прах оделся глиной; Не должно ль быть сие певцам причиной Великих славить, не жалея сил, Напоминать о доблести старинной И гнать забвенье от святых могил? Но днесь к упадку мужество клонится, И просится геройство на покой, И рой пиитов жалких вразнобой Твердит ученым судьям небылицы, И разум иссыхает, как изгой, И солнце чести замкнуто в темницу. И если твой, Поэзия, росток От корня старого пробьется снова, Ты потакаешь слуху сквернослова И поощряешь низость и порок: Так в поисках признания земного, Не расцветая, вянет твой цветок.

Пирс:

О Муза, где пребыть тебе по чину? Когда ты не допущена к дворцу (А он тебе всех более к лицу), В служанки ты идешь к простолюдину. Взмахни крылами, вознесись к Творцу; В презренном мире нет тебе притипу.

Кадди:

Ах, Пирс, не всякой Музе сей удел: Моей не хватит рвенья, и здоровья, И дара воспарять от многословья. Вот Колин бы взлететь не оробел: Не будь он злою поражен любовью, То лебедем бы взвился и запел.

Пирс:

Глупец, не от любви ль его усердье Стремиться дале звезд за горний свод, Не от любви ль он дерзко предпочтет Взирать с восторгом в зеркало бессмертья? Возвышенная страсть зовет в полет, И низкий ум парит над низкой твердью.

Кадди;

Куда там! Все как раз наоборот: Всевластная любовь певца тиранит, И силы гонит прочь, и ум туманит, И сякнет стих от горестных забот. Неволя вольной Музе крылья ранит. Немудрый ткач две ткани сразу ткет. Тому, кто ищет славы лирным звоном, Свобода ради грозных слов нужна С обильем яств и реками вина. Недаром Бахус дружит с Аполлоном: Когда в пирах мечта опьянена, Стихи бегут потоком оживленным. Ах, Пирс, певцы поют не для забав: Не знаешь ты терзаний наших бурных. О, как сменить позор венцов мишурных На славный плющ и хмель старинных прав, Чтоб Муза гордо вышла на котурнах, Себе Беллону в спутницы избрав! Увы! Нужда мешает песне звонкой: Угас, не разгоревшись, пламень мой. Хоть ты, мой друг, утешь певца зимой И дай приют его свирели тонкой.

Пирс:

Когда стада придут с пастьбы домой, Получит Кадди лучшего ягненка.

Девиз Кадди:

Agitante calescimus illo etc. [4]

ЦАРИЦА ФЕЙ

Отрывки

Она внимала повести скорбей, Стараясь превозмочь свои печали, Но те от тщанья делались сильней, И любящее сердце разрывали, И угли страсти в пламень подсыпали; Чем чище и возвышенней мечта, Тем невозможней расставанье с ней. В очах померкнет мира красота, Когда в несчастье рыцарь Алого Креста. Едва в груди страданье утолилось, Не в силах оставаться взаперти, Она в скитанья дальние пустилась По заданному карликом пути, Чтоб рыцаря любезного найти Живым иль мертвым; многие кручины В дождях и бурях должно ей снести. Так шла она чрез горы и стремнины, Блуждала по лесам и мерила равнины. И вот ей повстречался наконец Достойный

рыцарь с юношей-слугою. Как Фебов ослепительный венец, Он лил кругом сиянье неземное, Смущая взоры блещущей бронею. Закован в латы с головы до ног, Он был неуязвим на поле боя; Алмазный пояс стан его облег, Сверкая, как в ночи святых небес чертог. Один алмаз меж прочих выделялся Как средоточье чародейных сил, Он дивной девы профилем казался, Горел, как Геспер средь меньших светил, И слабый взгляд могуществом дивил; Он острый меч, оправленный ножнами Слоновой кости, к поясу крепил; На рукояти золотое пламя Лизало перламутр витыми языками. Надменный шлем лучился, позлащен; Его убранство ужас порождало; Вцепился в гребень золотой дракон Несытыми когтями: на забрало Спадало ядом дышащее жало; И мнилось, пасть, пылая, пред собой Столь яростные искры рассыпала, Что содрогнулся б тотчас всяк живой; А скользкая спина лоснилась чешуей. Над гребнем и чудовищем крылатым Качался многоцветный конский хвост, Обрызганный внизу зерненым златом И перлами увитый вперехлест; Так дерево с цветами ярче звезд На высотах зеленой Селинии, Одно дерзнув подняться в полный рост, Приемлет ветры добрые и злые И пляшет круглый год, потворствуя стихии. Округлый щит был кожами укрыт, Дабы случайно смертный робким глазом Не увидал разящий этот щит, Что был сплошным сверкающим алмазом; Верней защиты не отыщет разум, Затем что камень тверже, чем металл, Он ржу и силу отвергает разом; Он в жарких битвах копья притуплял И мог крушить мечи о яростный кристалл. Сей щит не выставлялся против правых, Но угрожал злокозненным сердцам И укрощал чудовищ многоглавых Иль слал отважный вызов небесам, Где в зыбких высях солнечным лучам Не вырваться из облачного плена; Так златокудрый Феб изведал срам, Равно как среброликая Селена, Когда на ней волшба наводит пятна тлена. Но щит не опасался колдовства Ужасного в заклятьях чародея Иль оборотня, чья душа мертва; Зане при взгляде на него, немея, Камнями становились лиходеи, А камни прахом, и от праха след Мгновенно исчезал; и, цепенея, Глаза гордыни свой природный цвет Меняли иль вовек не зрели белый свет. Сей свод чудес достоин чистой веры, Затем что чудотворный исполин Являл их слишком многие примеры; То был славнейший из волхвов — Мерлин, Что щит и латы принцу мог один Содеять для воинственной потехи; Когда ж скончался дивный властелин, Царица Фей взяла его доспехи: Кто хочет правду зреть, да узрит без помехи!

4

Пылаем, увлекаемые им и т. д. (лат.).

* * *

Суровый ум, чье гордое призванье Вершить дела царей и судьбы стран, Презрит мои свободные писанья, Зане я с неких пор любовью пьян И не врачую боль сердечных ран, Но юность подвергаю искушенью И, воспевая сладостный обман, Немудро подношу ей в поученье Не доблести пример, но тлен стихоплетенья. Да смолкнут те, кто не умел любить: Их льдистых душ не растопило пламя; Не им природный чистый жар судить, Вотще сравняв с нечистыми делами Восторги, коих не знавали сами. Любовь есть подвиг, благодать и честь, Она венчает доблестных венцами И шлет векам о верных сердцем весть, Готовых для любви все муки перенесть. Кто хочет обозреть седую древность, Отыщет в ней примеры без числа Тому, как славную к наукам ревность И огнь, врагов сжигающий дотла, В мужах любовь благая разожгла. Об этом в полдень под зеленой сенью Сократова не раз беседа шла! Он славил дивной страсти вдохновенье, И Стоик не нашел ему опроверженья. Пою не вам, премудрые вожди, Но лишь моей Монархине священной: Она вмещает в девственной груди Щедроты и красы любви нетленной; Пою богине, порожденной пеной, Лишь той пою, что любит больше всех, И больше всех любима во вселенной, И не почтет стихи мои за грех; И сын ее меня подвигнет на успех. Храни к певцу монаршее участье, Амур жестокий, нежный голубок: Да облеченная гневливой властью С престола не осудит как порок Приволье дум и прихотливый слог; Но сделай так, чтоб чистой страсти сила, Пролив с небес амброзии поток, Ей царственное сердце умягчила И к сим словам любви вниманье устремила.

* * *

Итак, пройдя чрез множество преград, Я прибыл к неким островным пределам, И простодушный поразился взгляд: Досель я мнил, блаженство в мире целом Земным не почитается уделом. Но здесь я видел всякий дивный плод, Какой своим рачением умелым Природа-мать из персти создает, И умножает труд число ее красот. Блистали пущи, порослью богаты От гордых кедров до убогих мхов, Цветенье рощ точило ароматы, Равно как пестрый луговой покров И стройное изящество садов. И мыслилось, любое притязанье Сей чудный остров утолить готов, Любое прихотливое желанье; Для каждого бы здесь нашлось очарованье. Казалось, к смертным возвратился рай: Столь дивное природы совершенство Украсило роскошный этот край, Что праведник, вкушающий блаженство На небесах, избрал бы отщепенство, Покинув Елисейские поля, Затем что много больше благоденства Сулит ему обильная земля, И вновь бы жаждал жить, свой дух возвеселя. Здесь кто хотел — в лесах искал прохлады, Кто к солнцу устремлялся на простор; Плескались в речках резвые наяды, В тиши журчал ручьев созвучный хор; Издалека виднелись кручи гор, От взоров долы скромно укрывались; Влюбленные, оставив сладкий спор, В зеленых лабиринтах забавлялись; Искусство с естеством друг другу изумлялись. Здесь ровными рядами вдоль аллей Росли дерев различные породы, Приятно красовались меж ветвей Отдохновительных беседок своды, К цветущим берегам манили воды; И всюду тысячи влюбленных пар Бродили, божеству слагая оды, И небо принимало их как дар: Так непорочен был любви их чистый жар. Они являли пеньем и игрою Невинного довольства образец; От них поодаль виделось иное Согласье верно любящих сердец, Иной любви возвышенной венец; Сих добродетель гордая роднила, Тщете страстей кладущая конец; Она их души исполняла пыла И к доблестным делам их думы возносила. Средь них Геракл и верный Иолай, Дамон и Пинтий, общие судьбою; Давид с Ионафаном, отчий край Отважно защитившие собою; Тесей, спаситель чести Пирифоя; С Британиком негордый добрый Тит, Пилад, Орест и прочие герои, Кто столь великой дружбой знаменит, Что даже смерть и та друзей не разлучит.